Белез прекрасно понимала мотивы поведения киммерийца на суде, но как объяснить их крючкотвору-адвокату, привыкшему выигрывать процессы именно тем, что он выискивал пробелы в доказательственной базе и умело использовал их в пользу защиты? Действительно, со времени, когда Конан возглавлял Баррахское братство, прошло почти два десятилетия. Кто из добропорядочных зингарцев видел его в лицо, чтобы сейчас опознать в нем знаменитого Амру? Кто вообще может твердо утверждать, что конкретный купеческий корабль был потоплен именно Амрой, а не тем же, например, Зароно и, что Конан и Амра один и тот же человек? Отрицая свою вину киммериец, конечно, вряд ли бы получил свободу, но казни вполне мог избежать. Для адвоката такой приговор суда был бы блестящей победой, для киммерийца хуже смерти, так как его просто осудили бы лет на тридцать и оставили гнить в камере.
Понимая, что закоренелому формалисту-законнику все это сложно понять, графиня просто ограничилась напоминанием, что и не требует от него невозможного.
— Если Конан выбрал такую позицию, это дело его, не нужно ему мешать, — сказала она, заверив адвоката, что никаких претензий к нему не имеет. — С другой стороны не много чести для вас в том, что вы добились бы освобождения знаменитого пирата Амры. Подумайте лучше об этом. Все-таки вы живете в Кордаве, где его не очень любят.
Адвокат был умным человеком и слова графини показались ему достаточно убедительными. Он откланялся и отбыл, пообещав ставить ее в известность обо всем происходящем на процессе. Саму Белез происходящее в суде волновало мало, ее гораздо больше беспокоило то, что от Просперо не было никаких известий. Впрочем, такое утверждение было бы не совсем верным. Графиня через своих людей получала сведения о том, что в Кордаве наемники проводят какую-то подспудную работу, их всех поодиночке видели то в одном, то в другом месте, но чем они заняты, ей было и непонятно, и чисто по-женски, любопытно. Тина каждый день бывала в «Сытом брюхе», но никаких сообщений от Просперо у Маркоса не было. Будучи умной девушкой, Белез понимала, что Просперо умышленно не выходит с ней на связь, чтобы потом, после побега Конана, никто не мог заподозрить ее в связи с наемниками, роль которых в освобождении Амры непременно выяснится.
Между тем, благодаря занятой Конаном позиции, судебный процесс продвигался стремительными темпами и уже через несколько дней предполагалось вынесение приговора.
В назначенное время состоялись прения сторон, государственный обвинитель счел вину подсудимого доказанной и потребовал вынесения смертного приговора в виде сожжения на костре. Конан не признал себя виновным, но фактическую сторону того, что ему вменялось в вину, не оспаривал. В качестве меры наказания суд приговорил подсудимого к сожжению на костре, но добрый король Фердруго заменил это наказание отсечением головы. Казнь должна была состояться на Судной площади и Белез, подобно другим знатным дамам, заранее заказала комнату на третьем этаже в доме напротив, чтобы наблюдать оттуда за происходящим на эшафоте.
Как и во все времена, в Хайборийскую эпоху подобные зрелища привлекали к себе внимание многих людей. Вечером накануне казни, площадь оцепили королевские гвардейцы, под охраной которых плотники приступили к сооружению эшафота. Если бы Белез находилась сейчас здесь, то в руководителе плотницкой бригады она бы с удивлением признала Просперо, а в его подчиненных нескольких ее знакомых наемников. Топоры, пилы и молотки так и сновали в их руках, работа спорилась и уже часам к трем ночи помост высотой в рост низкорослого человека с широкими деревянными ступенями был готов. Со всех сторон плотники оббили его плотной тканью и установили плаху. После этого все они, за исключением Просперо, покинули площадь, а куда подевался их бригадир, никто из охранников не заметил. Впрочем, гвардейцев плотники вообще интересовали мало, им хотелось поскорее отправиться в казарму и, хотя бы несколько часов поспать. Через несколько минут все разошлись и только пять — шесть городских стражников остались охранять эшафот.
Казнь была назначена на полдень, но уже с самого утра площадь стала заполняться народом, жаждущим лицезреть, как голова знаменитого Амры, наводившего в свое время ужас на прибрежные города Зингары и Аргоса, слетит с плеч. Как водится, в толпе шныряли карманники и уже не один законопослушный отец семейства остался без кошелька. В такие дни для воров было настоящее раздолье и многие из них в душе воздавали хвалу не только Белу, но и Амре, благодаря которому они собирают такую обильную поживу. В передних рядах у самого эшафота молча стояли шесть человек в темных плащах с капюшонами, надвинутыми на самые глаза. Казалось, они не обращали внимание на толпящихся вокруг людей, а просто чего-то ждали.
Между тем, уже появился отряд королевских гвардейцев, которые окружили эшафот и оттеснили от него толпу. Четверо из них с арбалетами в руках стали в углах помоста. Часть конных гвардейцев выстроились у ступеней, образовав проход, по которому должны будут подняться на эшафот главные действующие лица предстоящего спектакля: прокурор, судья, палач и, естественно, сам осужденный. Но самый главный и необходимы атрибут — огромный топор с блестящим отточенным лезвием уже лежал рядом с плахой.
Наконец раздалась барабанная дробь и сквозь образованный гвардейцами коридор к эшафоту подошли прокурор, судья и палач. Конан шел позади под конвоем стражников, но руки его были свободными. Киммерийца подвели к плахе и оставили наедине с палачом, лицо которого закрывал красный колпак с прорезью для глаз.
Сердце Белез сжалось от горя, когда она увидела великана — киммерийца. За месяц пребывания в тюрьме он немного осунулся, но в общем был бодр и держался уверенно. Он окинул толпу, собравшуюся посмотреть на его казнь полупрезрительным взглядом своих синих глаз, затем перевел его на окна дома напротив. Белез показалось, что он даже различил ее в окне и послал ей прощальную улыбку.
В это время судья, бубнивший какой-то текст по бумажке, умолк и, выполнив формальности, они с прокурором спустились вниз со ступеней. Вновь раздалась барабанная дробь и Конан, еще раз окинув взглядом толпу, опустился на колени, положив голову на плаху. Палач поднял свой огромный топор и занес его над головой.
— Просперо! Как же так?! — выкрикнула Белез, почувствовав, как ужас сковал ее сердце. В глазах ее все помутилось, поэтому она не увидела, как внезапно палач с занесенным топором провалился в открывшийся в помосте люк. Несколько секунд спустя из образовавшегося отверстия выскочил Просперо с двумя мечами в руках. Один из них он бросил успевшему уже подняться с колен киммерийцу, глаза которого сверкнули яростным блеском, когда он внезапно почувствовал аромат свободы, вторым мечом он ударил по руке арбалетчика, который уже поднимал свое смертоносное оружие. Одновременно в воздухе пропели три стрелы, пущенные с крыши дома напротив, без промаха поразив предплечья троих оставшихся арбалетчиков. Выроненные из рук арбалеты глухо ударились о доски помоста, и тогда шесть человек в плащах с капюшонами, стоявшие у помоста, метнули в толпу и на помост какие-то шары, из которых вырвалось облако дыма. Обнажив мечи, шестеро наемников растолкали толпу, образовав коридор для Просперо и Конана, которые пробежали по нему к углу дома, из которого за всем произошедшим наблюдала изумленная Белез. Глаза девушки радостно блестели от нахлынувшего счастья, ведь дорогой ей человек обрел свободу, причем в тот момент, когда она уже была уверена в его гибели! Минуту спустя из-за угла дома появилась несущаяся во весь опор карета, направившаяся к южным воротам. Опомнившиеся конные гвардейцы, стоявшие у эшафота, ринулись за ней в погоню. На площади творилось что-то неописуемые. Народ, чихая и кашляя от дыма, разбегался во все стороны, все кричали и толкали друг друга в образовавшейся давке. Горе было тому, кто не удержался на ногах и упал — по нему бежали остальные, топча его ногами.
Тем временем, Просперо и Конан прошли совсем немного вперед и подошли к привязанным позади дома двум коням. Просперо порылся в одной из седельных сумок и достал оттуда шляпу с плюмажем. Протянув ее киммерийцу, он сказал:
