— Умри, киммерийская собака!

Рука принца с мечом уже начала опускаться ему на голову, но киммериец со своей звериной реакцией, отшвырнул рукоять меча в сторону, и бросив жеребца прямо на Нумитора перехватил своей рукой в стальной перчатке руку принца с занесенным мечом. Сдавив запястье Нумитора с огромной силой, он заставил его выронить меч, а затем сжав противника в стальных объятиях, вырвал его из седла и поднял высоко над головой.

— Умри сам, аквилонский ублюдок! — прорычал он и с силой бросил принца на землю, которая от удара тяжелого тела в доспехах даже слегка содрогнулась. Гвардейцы принца замерли от ужаса, проявления такой могучей силы им еще никогда не приходилось видеть.

— А вы, — обращаясь к ним, рявкнул Конан, подняв жеребца на дыбы, — или бросайте оружие и сдавайтесь или, клянусь Кромом, отправитесь на обед к Нергалу вслед за своим хозяином!

Выбора не оставалось, устрашенные гвардейцы спрыгнули с коней и сложили мечи на землю. Граф Раманский, наблюдавший издалека поединок Нумитора и Конана, последний раз оглядел поле битвы, на котором завершался разгром его армии. Безнадежно, махнув рукой, он скомандовал своей охране следовать за ним и галопом помчался в лагерь. Там еще оставалась тысяча всадников, которых он забрал с собой и они, не теряя ни секунды времени, ускакали к переправе через Хорот, чтобы затем укрыться в северных владениях графа.

Гибель Нумитора и бегство Ульрика явились завершающим аккордом сражения. Простым солдатам не было никакого смысла продолжать битву в отсутствии обоих предводителей и они, бросая оружие, стали целыми группами выходить из боя. Аримунд со своими лучниками наблюдал за тем, как они, безоружные, строились в колонны. Бежать никто не пытался, зная меткость и дальнобойность боссонских стрел.

Битва продолжалась еще некоторое время, но видя, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, аквилонские солдаты побросали оружие.

Альдемар Дагобер с самого утра находился в двух десятках шагов от Конана на вершине холма, невидимый ни для кого. Вначале он хотел помочь повстанцам своим чародейским искусством, но уже в начале сражения понял, что лучше им не мешать. Он по достоинству оценил тактическое мастерство киммерийца и его выдумку с обрезанием подножия холма, но особенно его потрясла сила и мощь Конана в схватке с Нумитором. Северный варвар казался каким-то грозным великаном, чудовищной силе которого невозможно было противостоять. Дагобер даже попытался было подстраховать киммерийца в этом поединке и захватить сознание Нумитора, превратив его в безвольную куклу. Но его конь отстал от киммерийца, а когда прискакал к сражающимся Конану и Нумитору, то вмешиваться было уже поздно. Конан как раз выдернул принца из седла и поднял над головой… Тогда-то маг впервые задумался о том, что, если ему придется вступить в открытый бой с киммерийцем, то он может и не победить. Звериная реакция и невероятная сила Конана ошеломили его. С такими противниками ранее ему никогда не приходилось встречаться и даже лемурийское боевое искусство в такой схватке могло и не помочь. Впрочем, Дагобер вовремя вспомнил, что он в любой момент может подчинить себе разум киммерийца и отбросил эти упадочные мысли прочь.

Здесь ему больше делать было нечего и он решил просто уехать в Тарантию, дождаться там прихода Повстанческой армии, рассчитывая, что к тому времени Туландра Ту исчезнет из дворца и никто не помешает свершиться долгожданной мести. Взглянув на неподвижно лежавшее на земле тело принца Нумитора, он тронул коня и не торопясь направился в сторону столицы Аквилонии.

Оставив Гродера командовать на поле боя, разбираться с пленными и хозяйничать в оставленном лагере Ульрика, Конан, взяв собой конницу Троцеро и Просперо, отправился навстречу Черным Драконам.

— Сагитай превосходно справился со своей задачей, но нам надо ему помочь, — крикнул он на скаку Троцеро, — боюсь, что туранцам там сейчас приходится не сладко.

Судьба туранцев все больше тревожила киммерийца. От Сагитая не поступало никаких известий и было понятно только одно — либо Черные Драоны вообще не покидали Тарантию, либо же Сагитай вступил с ними в схватку, исход которой для него мог оказаться трагичным. Черные Драконы, в отличие от обычной панцирной конницы были вооружены арбалетами и, хотя вести стрельбу с лошадей, в отличие от туранцев, не могли, но спешившись, способны были оказать им реальное сопротивление. Поэтому отряд Сагитая могла спасти лишь скорость их коней, а также долгое изматывание противника притворными атаками и быстрым бегством.

Они отъехали на рысях от брошенного Ульриком лагеря меньше, чем на две лиги, когда Паллантид, приподнявшись в седле, указал рукой вперед. Конан тоже привстал в стременах и увидел, что навстречу им скачет заметно поредевший отряд Сагитая. От прежнего количества туранцев осталось едва ли две трети и самого Сагитая он среди них не видел. Впереди на кауром жеребце скакал сотник Мушавер, моложавый туранец, лет тридцати пяти на вид.

Из его рассказа и стало известно, что произошло.

— На лагерь Черных Драконов мы наткнулись на рассвете, когда еще даже заря не занималась, он находился всего в пяти лигах от главных сил графа Ульрика, — говорил сотник, с трудом сдерживая волнение. — Черные Драконы не стали обносить его рвом и валом, а просто выставили усиленные конные патрули…

Конные разъезды гвардии Нумедидеса не углублялись далеко в степь, а несли охрану лагеря по периметру в тысяче шагов от него. Поэтому спешившиеся туранцы в сгустившемся над степью прозрачном тумане незаметно подползли к ним и стрелами из своих коротких, но мощных луков выбили почти всех патрульных. Все же шума избежать не удалось, так как нескольким раненым гвардейцам удалось ускакать в лагерь и поднять тревогу. Лотарь Аривальдо, опасаясь нападения на лагерь, приказал приготовить арбалеты к бою, но туранцы, совершив обходной маневр, напали на пасущихся поодаль на лугу их лошадей. Коноводов из числа оруженосцев они перебили, а коней частью отловили, частью разогнали. Аривальдо приказал половине гвардейцев охранять лагерь, а остальных отправил за конями, которые, к счастью, далеко убежать не успели. Туранцы, главным образом, мешали им отлавливать коней ложными атаками, но первоначальная растерянность гвардейцев прошла и они с успехом отражали эти атаки с помощью арбалетов. Да и кони сами стали прибегать на свист своих хозяев, поэтому довольно скоро порядок в лагере Черных Драконов был восстановлен. Аривальдо приказал продолжить поход, прибегнув к тактике смешанного построения своего отряда, когда большая часть гвардейцев оставались верхом, а примерно пятьсот из них шли пешком с арбалетами на изготовку. Они создали своеобразное каре по сто человек с каждой стороны отряда всадников, под защитой которого можно было передвигаться, не опасаясь туранских стрел.

— Арбалеты бьют дальше наших луков, — продолжал Мушавер свой рассказ, — да и владеют они ими неплохо. К тому же солнце уже выкатилось на небосклон и мы были хорошо видны. Сагитай предпринял еще несколько ложных атак, но мы потеряли десятка два людей и стали просто маячить перед гвардейцами вне досягаемости их арбалетов. Они ускорили движение и за час прошли расстояние больше лиги. Сагитай сказал, что вы еще вряд ли начали сражение и Черных Драконов необходимо задержать любой ценой. Поэтому он приказал обойти гвардейцев с тыла и постараться выбить как можно больше арбалетчиков, а затем обрушить град стрел на всадников. Этот маневр удался, но они быстро заменили погибших арбалетчиков и отбили нашу атаку, мы отступили, понеся потери…

Глянув на небосклон и заметив, что солнце едва только приближается к зениту, Сагитай предпринял еще одну отчаянную попытку атаковать Черных Драконов. В этот раз он повел туранцев в лобовую атаку, преградив гвардейцам путь. Сотни стрел взлетели в воздух, разя арбалетчиков, но и Аривальдо вскипел гневом и бросил конницу навстречу атакующим туранцам. Часть из них, в том числе и Сагитай, не успели вовремя отступить, поэтому вынуждены были принять сражение с закованными в броню рыцарями, впрочем, довольно короткое. Обменявшись несколькими ударами, туранцы разлетелись в разные стороны, но, к несчастью, конь Сагитая попал копытом в какую-то норку в земле и захромал.