Ответ прост: она прячется, потому что боится. Она прячется, потому что боится, но у нее есть и решимость. И она пытается быть храброй. И ей нужны ответы (на вопросы о нем, о мире, обо всем) больше, чем ей нужно спокойствие.

Больше, чем безопасность. И она делает выбор.

- Я… - ее храбрость исчезает при первой попытке. Но она кашляет (и притворяется,что дело в пыли) и продолжает: - Я здесь. В отделе “садоводство”.

Вновь раздаются его шаги, они все ближе. Она вцепляется в лестницу. Она сжимает губы, но, когда он заворачивает за угол, его появление странным образом смягчает напряжение. Не взрывается в сознании паника. Не раздается жужжание ужаса. Впервые она воспринимает его не как чудовище (с огнем на ладони и ненавистью в угольно-черных глазах) а как тихого пожилого человека с тростью и повешенной на руку корзинкой для пикника.

Она испытывает облегчение.

Он резко останавливается, увидев ее на лестнице. Его руки подрагивают, когда он снимает корзинку с локтя и ставит на пол. Он делает три шага вперед и кладет руку на среднюю ступеньку, удерживая лестницу (она не знала, что лестница дрожит, не знала, что почти потеряла равновесие), пока она спускается.

- Благодарю, - тихо говорит она.

- Я не хотел напугать вас.

Еще одно извинение. У нее уже целая коллекция. (Она не знает, в том ли дело, что он совершает больше ошибок, чем все остальные, или в том, что он больше всех остальных старается признать их).

- Все… все в порядке, - говорит она. Это правда. (Потому что уж лучше пусть это будет он, чем пират. Он, чем какой-нибудь неведомый ужас. Он, потому что он опасен, но не для нее).

Она вытирает пыльные руки о пыльную юбку и спрашивает:

- Чем я могу помочь вам, мистер Голд?

- Ничем.

- Тогда почему вы здесь?

Слова слетают с ее уст; пропитанные подозрительностью, слова срывают покров благоприличия. Но он не укоряет ее, и не упрекает, и не велит замолчать. И он не угрожает ей дозой успокоительного за то, что она была невежлива (истерична).

Он лишь грустно улыбается и поднимает корзинку.

- Я просто хотел передать вам это.

Он не пытается отдать, навязать Джейн корзинку. Он не делает шага вперед, и не протягивает корзинку, и ничего больше не говорит; просто стоит. (И корзинка странно выглядит на фоне его синего костюма). Он молчит, и не двигается, и ждет.

Что-то в его терпеливости успокаивает ее.

- Хорошо, - говорит она, и он тянется через пропасть между ними. Даже когда их пальцы встречаются (случайно, потому что ручка недостаточно большая, а Джейн берется за корзинку двумя руками) он не шевелится. На мгновение он становится похож на раненого зверька (большие грустные глаза смотрят на его руку так, словно прикосновение Джейн напугало его сильнее, чем напугало ее). Но потом он кладет руку на трость, и его пальцы двмжутся по рукоятке, и он закутывается в самоконтроль и спокойную уверенность.

Но она замечает, что он все еще не смотрит на нее.

Она прикусывает губы и насильно отводит взгляд. (Он не смотрит на нее, а вот ей не удается не смотреть на него). Она раскрывает корзинку и обнаруживает завернутые сэндвичи, печенье и набор свежих фруктов и овощей, и она хмурится.

- Вы принесли мне ланч.

Он улыбается, наклоняет голову.

- Если я правильно припоминаю, уборка всегда придавала тебе аппетит, - его глаза прячутся, но улыбка остается. - Я думал, ты проголодалась.

Она проголодалась.

И в два часа она должна была встретиться с Руби для ланча.

Но в его подрагивающей, неуверенной улыбке есть что-то, что, замирая, ждет ее ответа, что-то, исполненное надежды, хрупкое, что-то, что легко сломить. (И ей на миг становится трудно дышать при мысли, что ей придется увидеть, как умрет это что-то, - потому что она и так сломала уже многое в нем).

И поэтому она несет корзинку к столу.

Его плечи чуть распрямляются.

Она вынимает три разных сэндвича (каждый аккуратно разделен на две части), вынимает пластиковый контейнер с плавающими в воде морковными палочками. Яблоко, апельсин, банан, роскошную гроздь винограда. Бутылку с водой и фляжку. Шоколадное печенье в пластиковой обертке. Она раскладывает все это на столе и украдкой смотрит на мистера Голда.

Он следит за ней, не следя за ней. Он смотрит на нее издалека, постоянно переводя взгляд на все, что угодно. Его глаза пробегают по полкам, стулу, полу - на миг останавливаются на ней, так, что она едва успевает заметить это - снова к окну, его ботинкам, рукам.

Она понимает, что перед ней еще один выбор. (И от этого снова дрожат руки). Она открывает термос и подносит к носу, чтобы уловить аромат чая со льдом (еще одно решение, которое может изменить ее судьбу. Открыть перед ней новую тропу).

Она вынимает пластиковую чашку и наполняет чаем. И после этого она идет к стулу. (Еще одно решение, которое сделает ее смелой).

- Вы не присоединитесь ко мне?

За сдержанным выражением его глаза вспыхивают жизнью, и радостью, и печалью, и благодарностью, словно фейерверком. Словно огненным шаром. Самоконтроль, и не-совсем-надежда, и безутешное горе смотрят на нее, как из глубины бесконечного туннеля. Это причиняет ему боль, и это пугает ее, но он говорит:

- Да, разумеется.

И он идет к столу медленным, неуверенным шагом человека, шагающего в забытьи.

Они сидят друг напротив друга за маленьким деревянным столиком и разворачивают сэндвичи.

- Спасибо, что пригласили меня, - говорит он.

- Вы говорите так, будто удивлены…

Он пожимает плечами и не отвечает. Она двигает к нему контейнер с морковными палочками и вынимает несколько штук. Смотрит на его длинные тонкие пальцы, которые пытаются и не могут скрыть дрожь. И понимает, что в нем страх и почти-облегчение смешаны так же, как в ней.

Она удивлена и, прежде чем она успевает остановиться, ее мысли превращаются в слова:

- Если вы не думали, что останетесь, зачем вы приготовили столько еды?

- Я не знал, что именно ты предпочтешь.

- Это…- она ждала не такого ответа (но это правда). - Это очень мило с вашей стороны,- говорит она.

- Теперь уже вы удивлены.

- Думаю, да.

Ей нравятся все сэндвичи, и поэтому она берет половинку каждого, а остальные половинки пододвигает к Голду. Она решается отплатить ему честностью за честность.

- Я… я немного боялась вас.

Он принимает сэндвичи (и ее слова) безмолвно и отпивает глоток чая из пластиковой чашки.

- Но я думаю, мне уже становится лучше, - она отламывает корочки от сэндвичей. Складывает руки на коленях и поднимает на него глаза, изучая его.

- Вы… кажетесь не таким, как я ожидала. Учитывая, что о вас говорят.

- А что обо мне говорят? - он задает этот вопрос, слегка улыбаясь краешком губ, так, словно уже знает ответ.

(Говорят, что он жесток, бессердечен и коварен, и ей столько всего рассказывали о нем, что голова идет кругом, едва она начинает вспоминать.)

- Что вы чудовище, - говорит она. Но он не похож на чудовище. По крайней мере, не сейчас. Не когда он иронично поднимает брови, и в его глазах поблескивает тайна. Не когда они сидят в библиотеке, а перед ними сэндвичи и морковные палочки.

- Внешность может быть обманчивой, - говорит он. Берет палочку и вертит. - Что они еще говорят?

- Что вы опасны.

Он смеется. По крайней мере, ей кажется, что это смех. Он втягивает воздух, и его губы недобро изгибаются.

- Ну разумеется, - с жесткой издевкой говорит он.

- Они лгут?

Он качает головой, его волосы мягко падают на лицо.

- Нет, - он опускает глаза и кладет палочку обратно на угол пластиковой упаковки. - Не об этом, нет.

- О…- больше она ничего не может придумать. - Почему вы говорите мне это?

- Вы спросили, - отвечает он.

Тишина падает, как подломившаяся лестница.

Она надкусывает первый бутерброд (с тунцом, но она едва ли замечает это, потому что во всем привкус страха, смятения и облегчения, и во рту у нее словно опилки) и пытается не смотреть на Голда. Но это непросто, потому что он - тайна. Он (возможно) чудовище, которое (возможно) все еще любит ее. И (возможно) если он все еще любит ее, он все же не чудовище.