(Давать вторые шансы непросто, но, возможно, это стоит риска.)

***

В пять минут девятого Джейн выключает половину освещающих библиотеку ламп. Люди стекаются в вестибюль из отдалённых уголков. Некоторые — со стопками книг в руках — становятся в (относительно) аккуратную очередь у библиотекарской стойки. Остальные — без книг — просто выходят за дверь.

В двадцать минут девятого, как раз когда последняя семья начинает отмечать небольшую стопку взятых книжек, к очереди присоединяется мистер Голд.

Он возникает из-за стеллажа и становится позади мистера и миссис Талиб, опустив взгляд в пол, как будто из-за этого Джейн не заметит мужчину в застёгнутом на все пуговицы несмотря на вечернюю жару костюме-тройке, опирающегося на трость. Миссис Талиб осторожно оглядывается через плечо, пока её муж заполняет формуляры, и каждый из родителей прижимает ближе к себе одну из маленьких дочерей.

Джейн тоже смотрит на Голда, правда, по другой причине.

Ей удаётся отпустить Талибов с отмеченными книгами в рекордные сроки (не в последнюю очередь из-за молчаливого присутствия Румпа за их спинами). Когда они уходят, она ещё какое-то время вносит информацию о взятых книгах в компьютер. Затем встаёт, чтобы привести в порядок свой и без того безукоризненный стол (поставить единственную ручку в подставку и выбросить один отпечатанный чек). Она вытирает ладони о юбку. Затем поднимает взгляд.

Он кажется старше, чем она помнит (но не настолько старым, как она подумала однажды). Под его глазами залегли тёмные круги, виски окрашены седыми полосами, и его лоб нахмурен от волнения (и ей хочется отогнать прочь все его волнения, провести губами и кончиками пальцев по каждой морщинке). Она улыбается, потому что ничего не может с собой поделать.

— Привет, — говорит она.

— Привет, — отвечает он.

— Я не видела, как ты вошёл.

— Ты была занята.

— Да, — говорит она, — наверное так и было.

Отводя глаза от мистера Голда, она смотрит за его спину, оглядывает вестибюль. Когда-то чистый пол устилают камушки и следы обуви, а у дверей видны кусочки листьев и травы. Тележка «Библиотекарь рекомендует» отодвинута в дальний угол и завалена опустевшими плетёными корзинками для рекламных буклетов. На подносах со столика для закусок остались только крошки, чаша с пуншем пуста, а работа Мэри Маргарет не прошла даром: скотч всё ещё крепко держит на месте большинство — если не все — украшения и ярлыки.

Это был успешный день.

— Поздравляю! — говорит Румп, поворачиваясь, чтобы посмотреть через плечо. Он кривится от этого движения, но, повернувшись обратно к ней, улыбается. — Я знаю, ты ждала этого очень долго.

— Спасибо, что пришёл, — отвечает Джейн, — я… не думала, что у тебя получится.

— Я же сказал, что приду, — говорит он.

— Знаю, что сказал. Но я почти месяц ничего от тебя не слышала. — Снаружи тепло, но от кондиционера веет прохладой, и она потирает плечи. — Это долгий срок, Румп.

Он опускает взгляд на стойку и говорит:

— Джейн… (Её имя само по себе звучит как извинение).

Она снимает свой кардиган со спинки стула и укутывается в мягкую шерсть. Гнев, страх, негодование, одиночество — и ещё сотни других неясных и неуловимых эмоций бурлят под её кожей. (Они заставляют её дрожать сильнее, чем холодный воздух от кондиционера.) Ей одновременно хочется и обнять его, и поцеловать, и взять его за руку, и оттолкнуть его.

— Я волновалась, — говорит она.

— Я знаю.

— Ты мог бы отвечать на звонки.

Когда он кивает, волосы падают ему на лицо, скрывая его выражение. Но опущенные плечи говорят сами за себя.

У неё внутри всё дрожит (и она чувствует облегчение, увидев его после такого длительного перерыва, даже если он выглядит старым, бледным и измождённым).

— Я… я просто ничего не понимаю. Я понятия не имею, что с тобой происходит. Почему ты не сказал мне, что потерял магию? Я не знаю, смогла бы я чем-то помочь, но могла хотя бы попытаться. — Теперь, когда Джейн начала задавать вопросы, она просто не может остановиться. — Чего ты боишься? Ты боишься чего-то? Тебе больно? Ты злишься? Ты злишься на меня?

Он не отвечает. Он только крепче сжимает рукоять трости, не глядя на неё.

Тяжело разговаривать, когда их разделяет стойка. Прежде чем она успевает об этом подумать, ноги сами несут её вокруг стола. Она останавливается рядом с ним. Касается рукой его плеча.

— Румп… всё хорошо? Ты в порядке?

Его руки на трости сжимаются крепче. Он поворачивается к ней, и ему удаётся выпрямиться, не сбросив её руки со своего плеча. Карие глаза встречаются с голубыми, и он осторожно подбирает слова. Его большой палец блуждает по кольцу с синим камнем. (Всё равно, слова — это лучше, чем молчание).

— У меня были некоторые… трудности с привыканием. Боюсь, я не слишком хорошо с ними справился.

Джейн закусывает губу и пытается прочесть в его словах скрытый смысл.

— Тебе очень больно?

— Немного, — говорит он. Его улыбка натянута, будто он не улыбался целый месяц, и он тянется рукой, чтобы убрать прядь волос с её лица. — Но нет ничего такого, что не решится само собой за пару месяцев.

Она наклоняется к его прикосновению.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Спасибо. Но не думаю.

— Просто дай мне знать.

— Конечно.

Она подходит на шаг ближе, и её пальцы крепче сжимаются на его плече.

— Румп?

— Мм?

— Думаю, сейчас я тебя обниму.

Он разводит руки, и Джейн подступает ближе. Она прижимается лицом к его груди и так крепко сжимает ткань его пиджака на спине, что начинают болеть костяшки; его руки ложатся на её спину, а пальцы зарываются в волосы. Мир вокруг сжимается к шерсти под её пальцами, сердцебиению под её щекой и запаху одеколона и полироля для серебра. Может быть, ему больно (он напрягается, когда она крепче сжимает его в объятиях). Может быть, от него исходит запах медицинского спирта сквозь одеколон, потому что он потерял магию, и она забрала с собой частичку его жизни (и сейчас кажется, что он меньше человек, чем был раньше). И может быть, виновата в этом Джейн.

Но, может быть, всё это не имеет значения — потому что, виновата Джейн или нет, он обнимает её, пока она сама не решает его отпустить.

Когда она отстраняется, её глаза обжигают слёзы. Она откашливается и вытирает их тыльной стороной кисти, улыбаясь ему.

— Прости, — говорит она, — я просто… скучала по тебе. И это был длинный день.

(Возможно, это лишь игра света, но ей кажется, что он слишком часто моргает, когда улыбается ей в ответ.)

— У меня есть кое-что для тебя, — говорит он.

— Правда?

Румп тянется к карману пиджака и вынимает оттуда продолговатый предмет — почти такой же длины, как его предплечье, завёрнутый в несколько хрустящих платков. Должно быть, он надел пиджак с наибольшими карманами, чтобы подарок туда поместился — а она, должно быть, была слишком увлечена, чтобы заметить. Он протягивает предмет ей.

Что бы это ни было, оно весит как здоровенная книга в твёрдом переплёте. Предмет треугольный, и из-под платков сверкает что-то золотое.

Когда она разворачивает ткань, на неё смотрит имя «Джейн Френч», выгравированное на золотой пластинке, прикреплённой к тёмной деревянной подставке. (Её имя.) Под «Джейн Френч» чуть меньшими буквами написано «библиотекарь». (Её титул.)

Пока она смотрит на пластинку, не в состоянии говорить из-за пересохшего горла и подступающих слёз, он протягивает руку и проводит длинным пальцем по надписи.

— Это для твоего стола, — говорит он.

— Я поняла, — со смешком отвечает она.

— Я собирался принести её сегодня утром, но гравёр немного запоздал.

— Румп… она прекрасна. Спасибо!

На этот раз его улыбка затрагивает и глаза.

— Не за что.

Она поворачивается, чтобы поставить табличку на библиотекарскую стойку. Пластинка блестит в свете верхних ламп, тёплый металл поверх тёмного дерева. Она выглядит идеально. (Как будто стояла здесь всегда.)