— Вы с Голдом поссорились, так ведь?

— Нет, — говорит Джейн.

Руби поднимает бровь.

— Нет?

— Нет.

— Так ты проводишь вечер субботы со мной и Эммой — в баре — потому что у вас всё отлично?

Джейн смывает комок в горле длинным глотком не-чая.

— И последние пятнадцать минут ты постоянно проверяла телефон, потому что у вас всё отлично?

Телефон предательски лежит на столике поверх бумажной салфетки рядом со стаканом. Джейн постукивает ногтями по стеклу.

Руби улыбается совсем не злорадно, попивая коктейль через соломинку.

— Мы не поссорились, — говорит Джейн.

Руби снова улыбается.

— Мммм…

— Мы просто… в последнее время не общались, — она прикусывает нижнюю губу, — вообще.

— И как долго длится это «последнее время»?

Говорить об этом вслух — как признаваться в чём-то постыдном (но ещё это приносит облегчение — точно она выпустила что-то заточённое в клетку и отчаянно рвущееся на свободу).

— Две недели, — она бросает быстрый взгляд на телефон на салфетке, — он мне не перезванивает.

— Этому есть причина?

Джейн разводит руками.

— Я не знаю. Трубку он не берёт. — Она пытается говорить ровно, но её печальный тон никак не вяжется с показной беззаботностью. Ей противно от того, какой беспомощной она себя чувствует, какой одинокой — несмотря на Руби и на целую толпу незнакомцев в зале.

— Может… может, он просто хочет дать тебе немного личного пространства? — улыбка Руби чуть шире, чем необходимо, чуть ярче отражается в её глазах. Но Джейн знает, что она пытается быть любезной — ради неё, если не ради Голда.

— Я не хочу личного пространства, — отвечает Джейн, — я не знаю, чего я хочу… — (она хочет завтраков с блинчиками, объятий с ароматом дорогого одеколона, разговоров, солнечного света и хорошего сна по ночам, и чтобы её жизнь, наконец-то, наладилась) — … но точно не личного пространства.

— Хорошо… — выдавливает из себя Руби, — может быть, личное пространство нужно ему?

Джейн не будет его винить, если так и есть. Он замкнутый человек. А она вторглась в его дом. Ела его еду. Сортировала его безделушки. Она женщина без воспоминаний, которая вместо сна всю ночь занимается готовкой, и которую похищают, по меньшей мере, несколько раз в год. Он замкнутый человек, и, возможно, он думает, что она причиняет слишком много хлопот.

— Может быть, — говорит Джейн.

Руби протягивает руку по столу, и, взглянув на неё, будто спрашивая разрешения, успокаивающе сжимает её пальцы.

— Эй, всё будет хорошо. Я уверена, что вы двое во всём разберётесь.

— Надеюсь.

На лице Руби мелькает широкая искренняя улыбка. Она отпускает руку Джейн и откидывается на спинку стула, хлопая ладонями по столу так, что в стаканах начинают дребезжать кубики льда.

— А если через пару недель он всё ещё будет строить из себя недоступного, я скажу бабушке не продавать ему утром кофе — до тех пор, пока он не образумится.

Джейн смеётся. Мистер Голд без своего утреннего кофе выглядит почти так же сурово, как Эмма — без своего.

— Я знаю, тебе тяжело, но постарайся не думать об этом. Хотя бы сегодня. Сегодня у нас девичник. — Руби хмурится и наклоняется, чтобы посмотреть на входную дверь, — который начнётся, как только к нам присоединится Эмма.

Джейн ещё раз бросает взгляд на телефон — тот не подаёт признаков жизни. Она прячет его в сумочку и застёгивает молнию.

— Спасибо, Руби.

Руби в ответ улыбается.

Эмма появляется через полчаса (к этому времени они за непринуждённой беседой успели выпить по коктейлю и съесть целую тарелку картошки фри). Она пробирается к их столику в дальнем углу, сопровождаемая косыми нервными взглядами некоторых посетителей с сомнительной репутацией — очевидно, узнавших в ней шерифа. Дойдя до кабинки, она бросает ключи от машины на столик и плюхается на сидение рядом с Джейн.

— Мне нужна громкая музыка и напиток покрепче, — говорит Эмма.

Руби ухмыляется.

— Тебе повезло — здесь можно получить и то, и другое.

— Тяжёлый день? — спрашивает Джейн.

Эмма издаёт стон и наклоняется вперёд, пряча лицо в сложенных на столе руках.

— Ты даже не представляешь, насколько.

— Может быть, картошка фри поможет? — спрашивает Руби.

Эмма выпрямляется, с энтузиазмом хватаясь за это предложение.

— И двойной виски. Очень прошу.

— Вернусь через минуту, — говорит Руби, улыбаясь своей лучшей официантской улыбкой, и отходит к бару, чтобы сделать заказ.

Эмма снова издаёт стон и откидывается на спинку стула, прислонив голову к стенке кабинки. Под её глазами залегли тёмные круги. Она выглядит так, будто вступила в кулачный бой со сном и проиграла.

Джейн складывает руки на коленях, постукивая по ним пальцами.

— Как… твои уроки магии?

— Ты спрашиваешь о том, как проходят мои уроки магии или о том, как дела у мистера Голда? — спрашивает Эмма, даже не открывая глаз.

— Ммм… И о том и о том, наверное.

— Голд в порядке, — говорит Эмма.

Джейн медленно кивает и повторяет:

— В порядке?

— Он… — Эмма пожимает плечом, — он Голд. — она открывает глаза и бросает косой взгляд на Джейн, как будто измеряя собственные слова степенью её хмурости. — Капризен, нелюдим, неуловим… — Эмма прерывается и снова пожимает плечами, будто не зная, что ещё можно сказать. — Он делает инвентаризацию в магазине.

— Я знаю, — говорит Джейн. — Иногда я вижу его из окна библиотеки. (У неё нет причин краснеть — здания находятся как раз напротив друг друга.)

— Полагаю, он всё ещё тебе не перезвонил?

Джейн поджимает губы и качает головой.

Эмма закатывает глаза и бормочет что-то, что звучит как «чёрт».

Джейн подносит стакан к губам, и кубики льда стучат о её зубы, а талая ледяная вода просачивается в рот.

Они обе молчат. Эмма как будто не может решить, куда смотреть. Её взгляд обращён то на стол, то на Джей, то на Руби, стоящую у бара, но на пустую тарелку из-под картошки фри.

Джейн смотрит на свой стакан. От помады там остался отпечаток губ на краю, и она размазывает его пальцем. Слёзы застилают глаза, превращая кубики льда в сплошное размытое пятно. Так по-дурацки — плакать, когда жизнь налаживается, и глаза уже много дней оставались сухими — но неопределённость разъедает её и без того исстрадавшуюся храбрость.

— Он злится на меня? — спрашивает Джейн.

Эмма, хмурясь, поворачивается к ней.

Джейн сглатывает и продолжает, прежде чем Эмма успевает ответить. Вопросы (незаданные, потому что телефоные звонки так и остались неотвеченными) бурлят в ней, разжигая внутри панику.

— Он говорил с тобой? Говорил тебе, что случилось? Это я сделала что-то не так?

Эмма поднимает руки, обрывая Джейн.

— Эй, эй! — говорит она. Её голос твёрд, словно камень, преграждающий путь бурному потоку эмоций. — Ты ничего не сделала.

— Может быть, я должна была что-то сделать? Что-то случилось, пока меня не было?

— Ничего подобного.

— Тогда что…

Эмма, обычно весьма сдержанная в проявлении чувств (на публике на её лице можно заметить лишь три выражения: довольное, жёсткое и саркастически раздражённое), демонстрирует неожиданное разнообразие эмоций: симпатия сливается с сочувствием и смешивается с волнением. Её глаза презительно сощурены и блестят от раздражения, злости и чего-то, подозрительно похожего на стыд (и Джейн надеется, что она злится не на неё, надеется, что не виновата в том, что друзья постоянно отдаляются от неё).

Эмма складывает руки на груди и делает глубокий вдох.

— Это никак с тобой не связано, Джейн, — на её лице снова отражается нечто вроде сочувствия и волнения, — наверное, ему сейчас просто тяжело без магии.

Джейн моргает.

— Что?

Эмма пожимает плечами.

— Я хочу сказать, я бы отлично прожила и без этого, даже лучше, чем отлично. Но он владел магией целую вечность. Должно быть, у него такое ощущение, будто отрезали руку или что-то вроде того. Всё равно не нормально, что он так тебя избегает, но, думаю, этим можно всё объяснить…