Эмма поворачивается, чтобы уйти.

— Мисс Свон?

Она снова поворачивается.

— Я почти забыл… — Голд поднимает вверх палец, и она уверена, что он ничего не забывал. Для случайности слишком идеально подобран момент. — …я обналичиваю услугу, что вы мне задолжали.

— Эй, если вы хотите, чтобы я исцеляла вас — это не должно считаться услугой. Я делаю это не потому, что должна вам что-то.

— Но мы оба знаем, что кое-что вы мне всё-таки должны. И вот моя цена. — Его улыбка исчезает, он задерживает дыхание и отводит взгляд, прежде чем продолжить: — не говорите Джейн.

Эмме требуются значительные усилия, чтобы закрыть рот.

— Что?

— Не говорите Джейн, что я умираю. Не говорите ей, что меня ранили.

— Я же буду появляться здесь каждый день, Голд. Думаете, она ни о чём не спросит?

Голд пожимает плечом, всё ещё тяжело опираясь на трость.

— Я даю вам уроки магии.

— А если она мне не поверит?

— Вы умная женщина — вы с этим разберётесь.

Эмма небрежно пробегает пальцами по волосам, убирая их с лица, и вздыхает.

— Знаете что? Хорошо. — Она дёргает за края куртки и возится с молнией, не собираясь на самом деле её застёгивать. — Это не моё дело. Но не рассчитывайте, что я буду защищать вас, если Джейн узнает и сама захочет вас убить.

Губы Голда чуть искривляются. Эмма не уверена, улыбка это или гримаса.

— Не думайте, что сможете выкрутиться, рассказав кому-нибудь другому.

Эмма запрокидывает голову, глядя в потолок. Ей просто необходима кружка крепкого кофе. Или, может, бутылка бурбона.

— Хорошо, Голд.

— Посмотрите на это с хорошей стороны, мисс Свон. Вам не придётся долго хранить этот секрет.

Его слова словно термиты прогрызают дыру в её животе — она чувствует себя такой же деревянной, как Август — и такой же лгуньей. Она зажата меж двух огней: сделать то, что правильно или сдержать обещание — две невидимые силы, что сковывают крепче любых верёвок на запястьях.

Эмма поднимается по ступенькам голдовского подвала во двор, ступенька за ступенькой, шаг за шагом, не отрывая взгляда от дороги на всём пути к воротам. Она не хочет смотреть в окно. Не хочет видеть, как Голд стоит там — мёртвый человек, прядущий шерсть; не хочет видеть, как Джейн машет ей из дома. Она не хочет лгать. Она хочет забраться в машину, поехать к «Бабушке» и заказать кофе. А потом забиться в нору на все четыре месяца — пока время Голда не выйдет, и ей не придётся подбирать осколки города.

Но, опять же… она привыкла к Голду. Видеть его каждый день — день за днём, хотелось ей того или нет. Он так же упрям, как и она сама, только раздражает в два раза больше. Он ей даже не нравится (почти), но и она была бы разбита, найдя его в одно прекрасное утро мёртвым без всякого предупреждения. Джейн заслуживает такой малости. Она заслуживает знать.

Может быть, Эмме не позволено говорить ей. Но она научилась у Голда не только магии. Она теперь знает о словах, их последствиях, о намеках и подтексте. О тонкостях и неправильных трактовках.

А главное — о негласном правиле любой сделки.

Всегда есть лазейка.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

Комментарий к Глава 26

Перевод - Etan

Редакция - skafka

========== Часть 3. Глава 27 ==========

Часть 3. Раскрытия тайн и новые начала

Глава 27

Джейн засыпает в полночь и просыпается в четыре утра.

Для неё это — хороший ночной сон.

Хозяйская спальня пахнет цитрусовой полиролью и стариной, как музей (или библиотека), в ней всё из тёмного дерева, большие открытые окна и много мягкого жёлтого света. Голд спит в соседней комнате — когда вообще ложится спать, и стук его трости успокаивает, словно бессловесная колыбельная. Комната находится на втором этаже. В ней три лампы и нет замка. Она отличается от психбольницы и подвала в хижине настолько, насколько это вообще возможно, если только Джейн не захочется спать на улице.

Поначалу это помогало.

Но ночные кошмары не отступят только потому, что она в безопасности.

Теперь она вернулась к своей обычной рутине — урывая сон где и когда только получается. Её жизнь — это сливающееся пятно из сонных чаепитий, успокаивающей музыки и полуночной выпечки.

Глубоко зарывшись в одеяла, включив все три лампы и верхний свет в придачу, чтобы отогнать тени, Джейн читает, пока её паника не утихает. Когда же напряженное тело расслабляется, а сердце замедляет бешеный ритм, она заставляет себя встать, надеть свитер и сунуть ноги в тапочки. Включая свет на своём пути, она пробирается вниз, в кухню. Нержавеющая сталь, чёрные гранитные стойки, тёмные деревянные полы, светящиеся лампочки над головой. Теперь она знает эту кухню так же хорошо, как и любое место в Сторибруке.

К тому времени, как Румп, хромая, заходит в кухню через садовую дверь — Джейн знала, что он войдёт именно оттуда — она стоит у стола, по локоть в миске с тестом. Когда он закрывает за собой дверь, она машет ему деревянной ложкой.

Он выглядит уставшим.

Она тоже.

Ей интересно, как она выглядит в его глазах: с собранными в беспорядочный пучок волосами, в слишком большой пижаме и серой толстовке с капюшоном, со следами муки на одежде. Судя по всему, он не имеет ничего против. (Он видел её и в гораздо худшем состоянии.)

— Привет, — говорит он.

— Привет, — отвечает она.

— Я… не ожидал, что ты проснёшься так рано.

Она пожимает плечами и продолжает энергично замешивать тесто.

— Я готовлю блинчики. — Деревянная ложка стучит по пластиковым краям миски. Она оценивающе смотрит на получившуюся смесь и добавляет туда внушительную горсть шоколадной крошки. — Надеюсь, ты голоден.

Он стоит, окружённый темнотой, проглядывающей сквозь садовую дверь, и потирает пальцами набалдашник трости.

— Можно и поесть.

— Хорошо. Потому что блинчиков будет много.

Он подходит к ней на шаг ближе.

— Помощь нужна?

Она качает головой и несёт миску к плите, где на огне уже стоит большая сковородка.

— Нет, спасибо, — она наливает тесто на раскалённую сковородку, тщательно отмеривая размер блинчиков. Они шипят, заполняя кухню звуками радиопомех. — Только компания.

Только ещё кто-нибудь неспящий в пять пятнадцать утра, — кто-нибудь, кто дышит, создаёт шум и шевелится, помогая рассеять темноту.

Румп кивает и идёт к кухонному столу — уже сервированному двумя тарелками и двумя стаканами апельсинового сока. Он садится на тяжёлый деревянный стул и прислоняет трость к его спинке.

— Тебе хоть удалось поспать? — спрашивает он.

Джейн берёт лопатку со стойки и окунает её в тесто. В воздухе начинает витать аромат блинчиков и расплавленного шоколада.

— Немного.

— И плохо, как я понимаю.

Она полуповорачивается к нему и полуулыбается через плечо.

— Есть ночи для отдыха, а есть ночи для готовки завтрака в пять утра.

Он улыбается, но будто из-под палки — лицо расчерчено какой-то пародией на улыбку — пустой и неуместной на измученном лице. Верхняя пуговица на его воротнике расстёгнута, и галстука тоже не видно. Он выглядит почти так же «хорошо», как чувствует себя она.

Джейн суживает глаза и тычет лопаткой в его грудь. Кажется, Румп вздрагивает (как если бы это был нож), и она опускает руки.

— К тому же, — говорит она, — не тебе меня судить.

Он поднимает пальцы к тёмным кругам под глазами и снова улыбается, на этот раз немного мягче.

— Похоже, из нас отличная пара, мисс Френч.

— Похоже на то, мистер Голд, — она улыбается ему в ответ, затем отворачивается, чтобы перевернуть блинчики. Полуприготовленное тесто снова шипит на раскалённом металле.

Несмотря на звуки готовящейся еды и редкий тихий стук кольца Румпа по стакану с соком, мир снова сжимается к тишине. Джейн не может от этого сбежать. Её жизнь — это тишина, прерывающаяся слишком громким шумом (крики, сирены и звуки выстрелов). Её жизнь — это темнота, рассеиваемая слишком ярким светом (ослепляющая яркость больницы и жаркого летнего солнца после долгих дней в сыром подвале). Спокойствие — это всё, чего она хочет.