Эмма наблюдает, оставаясь в стороне, и замечает очень многое.

Она замечает, как Голд клонится вбок, когда думает, что никто не смотрит, как Джейн прячет покрытые синяками запястья под покрывалом и улыбается, чтобы он не волновался слишком сильно. Эмма уверена, что Вэйл чувствует себя виноватым — он смеётся слишком громко и осматривает Джейн, словно боясь, что та в любой момент может разрыдаться или залепить ему пощёчину (Джейн не делает ни того, ни другого). Эмма уверена, что Голд любит Джейн. И что Джейн нуждается в тишине и спокойствии.

Поэтому следующие несколько часов она проводит за телефонными звонками — Дэвиду, Мэри Маргарет, Генри, Руби, Лерою, и, наконец, Мо Френчу — и дремлет на голдовском диване. Затем ставит на идеально отполированный серебряный поднос две чашки и кувшин горячего шоколада и несёт их по коридорам огромного голдовского особняка.

Комната Джейн — одна из многих в длинном коридоре, где все двери выглядит одинаково, но вскоре Эмма замечает свет от настольной лампы и определяет направление. Она перехватывает поднос поудобнее и, стукнув по двери ребром ступни, сразу же открывает её. Петли скрипят, Джейн отрывается от своей книги. В свете прикроватной лампы она выглядит бледнее обычного, но улыбается тепло.

— Эмма, — говорит она, опуская книгу на колени, — заходи.

Эмма улыбается в ответ.

— Спасибо, — она ставит поднос на небольшой столик у кровати Джейн (стараясь не задеть небольшую башенку из книг, которая занимает почти всё свободное место). — Я подумала, что ты не против чего-нибудь выпить.

— Ты уверена, что тебе не нужно возвращаться к семье?

— С ними всё будет в порядке. Дэвид отлично готовит, а я всё равно обычно работаю допоздна. — Эмма пожимает плечами и наливает горячий шоколад в чашку. — К тому же, ты ведь знаешь Мэри Маргарет. Если я сейчас пойду домой, она будет кричать, что я оставила тебя одну, и тут же примчится сюда кормить тебя куриным супчиком и подбивать подушку.

— Я не буду одна, — говорит Джейн, — здесь мистер Голд.

Эмма протягивает ей кружку, затем выдвигает кресло из угла комнаты и садится в него.

— Ага.

Джейн всматривается в свой шоколад.

— Знаешь, он хороший человек.

— Ага. К этому… непросто будет привыкнуть, — Эмма наливает и себе и тут же выпивает полчашки. Так горячо, что обжигает руки даже сквозь фарфор. А на вкус как магма со вкусом шоколада, но Эмме это нравится. — Я над этим работаю.

Джейн дует на свой напиток и хмурится, когда пар ударяет ей в лицо. Она одной рукой держит чашку, а другой — разглаживает покрывало на ногах.

— Спасибо.

— Эй, если Голд готовит еду — меньшее, что могу сделать я — это напоить тебя чем-нибудь горячим.

— Нет, я имею в виду — за то, что спасла меня. Мистер Голд сказал, что без тебя у него ничего бы не получилось. — Джейн сжимает губы и заставляет себя встретиться с Эммой взглядом. (Её глаза выглядят измождёнными — ярко голубые и обведённые такими же тёмными, как синяки на руках, кругами, — и блестят от слёз). — Так что спасибо.

— Всегда рада, — Эмма поднимает чашку, будто говорит тост. — Но всё же я надеюсь, что это был первый и последний раз.

— За это я выпью.

И они выпивают. Морщась от жара, Джейн выпивает свой шоколад так торопливо, что это смахивает на отчаяние.

Эмма смотрит шокировано. Разговор не возобновляется. Такое ощущение, что он просто растворился в выпитом.

Джейн ставит чашку поверх груды книг на прикроватном столике и подтягивает колени к груди. Она проводит пальцами по синякам на запястьях и, кажется, даже не отдаёт себе отчёта в своих движениях. После суеты последних нескольких дней — метаний и споров (ранений, насилия и слёз) — комната кажется Эмме необычайно тихой.

Она смотрит на книгу, что Джейн читала до её прихода — та лежит на кровати обложкой вверх, с клочком бумаги вместо закладки. «Отверженные». Эмма никогда не была сильна во французском, но кажется, это неплохая тема для разговора…

О которой она тут же забывает, увидев застывшее лицо Джейн.

— Ты в порядке? — спрашивает Эмма, осторожно кладя руку на самый краешек кровати.

Со слезами на глазах Джейн пожимает плечами и качает головой.

— Не совсем.

— Я… могу чем-нибудь помочь?

Джейн снова качает головой. Волосы падают ей на лицо, и она вытирает слёзы тыльной стороной кисти.

— Я буду в порядке. Просто нужно немного времени. — Она поджимает губы и смотрит на Эмму, пытаясь улыбнуться. — У меня уже есть опыт выздоровления после душевных травм.

Эмма тоже улыбается, хотя ей кажется, что получается очень слабо.

— Тогда… просто дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится.

Джейн кладёт руку поверх руки Эммы.

— Друг?

— Это я могу предоставить! — говорит Эмма, прикладывая немало усилий, чтобы не убрать руку. (Друзья могут выдержать физический контакт с друзьями.)

— И, может быть, ещё чашечка горячего шоколада.

Эмма смеётся и высвобождает руку, чтобы забрать чашку Джейн с книжной башни.

— Ага, — она ставит чашку на поднос и поднимает кувшин, — это я тоже могу предоставить.

========== Глава 26 ==========

Глава 26

Вопреки опасениям и несмотря на травму, скорость выздоровления Джейн превосходит все ожидания.

Эмма заходит каждый день, и каждый день Джейн открывает ей дверь с улыбкой на губах и отчётливым ледяным осколком, притаившимся во взгляде. Она не намерена прятаться. Она не та робкая барышня в больничной робе — больше нет. Может быть, она и не готова пока что вернуться в квартиру над библиотекой, о чём и сообщает Эмме, но Джейн — не инвалид, и она хочет, чтобы с ней обращались соответственно.

Она наводит порядок в голдовских безделушках и протирает пыль на полках. Она готовит, убирается в комнатах, читает книги и переназначает Торжественное открытие библиотеки на субботу через две недели. Она встречается с Арчи и прощает доктора Вэйла. И когда она говорит, в ней чувствуется что-то крепкое, что-то сильное, пылкое, уверенное и смелое.

К концу недели Джейн значительно лучше.

Голду — нет.

Каждый день Джейн с этой дерзкой улыбкой на губах открывает Эмме дверь, каждый день они обмениваются новостями, а потом Эмма двигается дальше — снабдить ножевую рану Голда мощной дозой магии. Она выслеживает его (где бы он ни прятался) и прикладывает руку к его рёбрам, концентрируя все свои эмоции и ощущая, как под ладонями зарождается жар… а к следующему утру снова накапливается целая корзина окровавленных бинтов, которые она должна магически постирать.

Надолго магия не задерживается.

Несмотря на все усилия, исцеляющие чары соскальзывают, будто скотч с мокрого металла. Все понимают, что что-то не так (а как не понять, если кровь из раны сочится сильнее, чем жидкость из перерезанного тормозного шланга?), но Голд отгораживается от Эммы и требует не волноваться. Уверяет, что всё будет в порядке. Но полные корзины кровавых бинтов не располагают к доверию — и, как обычно, она верит ему не больше, чем длинноносому Пиноккио. Так что к концу недели Эмма решается поговорить с Голдом начистоту.

Она находит его сидящим у прялки с клубком шерсти в руках. Комната тускло освещена лишь утренними солнечными лучами, пробивающимися в окна, но ей не требуется много света, чтобы увидеть: нить, которую он прядёт, остаётся белой, а тёмное пятно на рубашке слева блестит красным.

Скрестив руки, она опирается на его стол.

— Знаете, это уже становится смешным.

Уголок его рта чуть приподнимается. Ногой он продолжает вращать колесо в скрипучем ритме. Его взгляд ни на секунду не отрывается от клочков шерсти и плетущейся нити.

— Не одобряете работу руками, мисс Свон?

— Ваша рубашка насквозь промокла. Снова.

— Я не заметил.

Она поднимает бровь.

— А-га.

Впервые с тех пор, как Эмма вошла в комнату, Голд поднимает на неё взгляд.

— Я очень неплохо научился игнорировать мелкие неприятности, мисс Свон.