— Так ты сделаешь это или нет?

Крюк поднимает руку к лицу и потирает бороду. Он строит из себя крутого, но Эмма всё равно видит в его глазах отчаяние.

Она обвиняюще указывает на него пальцем.

— И не думай спрашивать, что ты с этого получишь. Ты наконец-то убьёшь Голда — этого достаточно. Я не выпущу тебя отсюда. Но что такое небольшой тюремный срок, если живёшь вечно, так ведь?

Игнорируя всё ещё направленный на него пистолет, Крюк встаёт со своей кушетки и протягивает руку. Его глаза прикованы к Голду.

— Отлично.

От внезапной улыбки Крюка Эмму начинает тошнить. (Съесть три бейгла за последние четыре часа, определённо, было ошибкой, пусть она и проснулась зверски голодной.) Его пальцы снова подрагивают, она, сузив глаза, вкладывает кинжал в его ладонь.

Пальцы Крюка смыкаются на рукоятке, он прижимает кинжал к груди, словно ожидая, что Эмма передумает в любую секунду. Он отходит от неё подальше и, чуть подбрасывая кинжал в руке, перехватывает рукоять поудобнее. Он держит его высоко, изучая волнистое лезвие, выгравированное чёрным имя и вплетённые в металл узоры.

— Что-то не так? — спрашивает Эмма.

— Всё замечательно, — говорит Крюк медленно и подступает ближе к Голду. Ухмыляясь, он приставляет кончик кинжала к его подбородку, заставляя поднять голову.

Впервые с тех пор, как они вошли в камеру, Голд встречается взглядом с пиратом. Эмма почти ждёт, что воздух между ними вспыхнет.

— Вообще-то, Тёмный, я решил, что ты можешь разговаривать. В отличие от мисс Свон, я хочу знать, что ты скажешь.

Голду удаётся ухмыльнуться. Опираясь на трость, он, насколько это возможно, выпрямляет спину.

— Мне нечего сказать, — говорит он, — Тебе — нечего.

— Даже «привет»?

Эмма чувствует, как меж лопаток проступает пот. Она передёргивает плечами под курткой, в которой, несмотря на комнатную сырость, внезапно становится слишком жарко, и откашливается.

— Мне жаль портить тебе веселье, Капитан, но можно побыстрее? У меня мало времени.

— Терпение, красавица. Всему своё время. — Он кружит вокруг Голда словно акула, воздух за ним струится волнами неприкрытой ненависти. Камера слишком тесная, чтобы свободно вместить всех троих, и Крюку едва хватает места обойти Голда, не касаясь стен, но пират всё равно выглядит угрожающе.

— Сейчас — самое время, — говорит Эмма.

Крюк старательно её игнорирует. Он даже не обращает внимания на пистолет в её руке. Он улыбается. Обрубок руки — на поясе, другая — свободно вертит кинжал, описывая небольшие дуги, словно он практикуется на воздухе, прежде чем вонзить лезвие в человеческую плоть. А потом Крюк толкает Голда в спину так, что тот спотыкается.

Он обходит Голда, становится напротив, хмурится и указывает кинжалом вниз.

— На колени, бес.

Голд опускается на пол. Всем телом навалившись на трость, по очереди сгибает ноги, свирепо глядя в ответ.

— Я хочу, чтобы ты умолял, — говорит Крюк.

Эмма чуть поднимает пистолет, пытаясь перехватить взгляд Голда. Но тот смотрит только на Крюка — взглядом, острым как лезвие бритвы. (Он выглядит бледным, измождённым и старым, но всё равно такое ощущение, будто он одним только взглядом способен заживо снять с пирата шкуру).

— Умоляй, Румпельштильцхен, — Крюк подходит ближе, опустив взгляд на лицо Голда и обнажив зубы. Эмма даже не может назвать эту гримасу улыбкой. — Умоляй оставить тебя в живых.

— Не убивай меня, — голос Голда дрожит, но скорее от гнева, чем от страха. Лишённый всех остальных эмоций. Равнодушная и неудовлетворительная просьба.

— Крюк, — предупреждает Эмма. Она снимает пистолет с предохранителя.

— Пожалуйста, — говорит Крюк Голду.

— Пожалуйста, — повторяет Голд.

Крюк подступает ещё ближе, хотя расстояние между ними и так минимально, хватает Голда за рубашку, всё ещё держа в руке оружие, грубо тянет на себя и приказывает встать. Голд поднимается на ноги. Крюк всаживает в него кинжал.

Эмма узнаёт этот глухой мясистый звук. Она сильно прикусывает губу и пытается не отводить взгляд.

Голд наваливается на Крюка, оседая вниз, но кинжал, всаженный в бок, не даёт ему упасть. Он открывает рот, задыхаясь и отчаянно пытаясь глотнуть немного воздуха.

— Хватит, — говорит Эмма едва ли достаточно громко, чтобы расслышать саму себя. Наверное, если она действительно хотела смерти Голда, ей надо бы выглядеть довольной, а не больной до тошноты, но, кажется, в этот момент Крюк вряд ли заметит, даже если она разрыдается в уголке.

Крюк вворачивает лезвие в плоть, крутит его и раскачивает из стороны в сторону, заставляя Голда биться в конвульсиях.

— Хватит, — повторяет Эмма. Она делает шаг вперёд, поднимает пистолет и направляет его в лицо Крюка. — Брось кинжал!

Наконец Крюк поворачивается к ней и улыбается.

Он выпускает кинжал и поднимает руки, отступая назад к стене.

Взгляд Эммы мечется между Крюком и Голдом, и она всё ещё направляет пистолет на пирата. Прежде, чем Голд успевает окончательно рухнуть, она подставляет плечо, перенося вес Тёмного на себя. Тот одной рукой хватается за кинжал, всё ещё всаженный в тело по самую рукоять, а другой каким-то непостижимым образом по-прежнему удерживает трость.

— Ну же, — говорит Эмма, пытаясь одолеть слёзы и подступающую тошноту, — давайте вытащим вас отсюда.

Улыбка Крюка угасает.

— Что ты делаешь?

— Стой на месте, — предупреждает Эмма. Голд тяжёлый, но Крюка нельзя снимать с прицела.

Он подступает к ней на полшага.

— Я сказала, стой на месте!

Голд начинает смеяться. Этот звук вырывается из его груди с бульканьем чего-то, подозрительно похожего на кровь.

— Куда ты его забираешь? — требовательно спрашивает Крюк.

— О нет, бедный маленький пират! — говорит Голд. (Эмма никогда не слышала, чтобы он говорил вот так — высоким маньяческим тоном, словно это вовсе не Голд, а какой-то пародирующий его комик.) — Мы что, испортили тебе развлечение?

Паника на лице Крюка сменяется гневом, потом возвращается обратно.

— Ты сказала, я могу убить его.

Эмма отступает к двери камеры, почти неся Голда на себе.

— Я солгала, — говорит она.

— Не волнуйся, — говорит Голд тем же нарочито весёлым тоном. (Должно быть, это из-за потери крови.) — Рана смертельная. Просто некоторые из нас умирать будут долго.

— С вами всё будет в порядке, — говорит Эмма. Ей удаётся открыть дверь одной рукой, другой она удерживает Крюка на мушке, — не стройте из себя примадонну.

Несмотря на пистолет, Крюк, похоже, настроен решительно. Он отступает от стены, пылая гневом, и протягивает руку, словно пытаясь задушить Голда здесь и сейчас. Эмма выталкивает Голда в открытую дверь, стремительно выходит следом и захлопывет камеру. Ей удаётся повернуть ручку и задвинуть засов как раз в тот момент, когда Крюк впечатывается в дверь с той стороны, громко молотя кулаками по толстому слою металла. Стена приглушает его крики, но Эмме и не нужно их слышать, чтобы догадаться, в чём дело — тон говорит сам за себя.

Она запирает остальные замки (руки становятся красными, когда она достаёт ключи из кармана, и Эмма осознаёт, что красная куртка пропиталась такого же цвета кровью), затем поворачивается к Голду. Должно быть, ему как-то удалось немного отползти, потому что теперь он сидит рядом со своим пиджаком, прислонившись к дальней стене. Кинжал лежит рядом — красный и блестящий в свете голых лампочек над головой.

Её лицо искажает гримаса ужаса.

Его тёмно-синяя рубашка сбоку окрашена фиолетовым, а сквозь прижатые к рёбрам пальцы сочится кровь.

Эмма бросает окровавленную куртку на бетонный пол и потирает руки друг о друга, словно заряжая свою магию как электроды дефибриллятора. (В холодном коридоре её тут же пробирает озноб от пота.)

— Хорошо, — говорит она, — давайте приступим.

Видимо, в ней бурлит достаточно сильных эмоций, чтобы трюк удался (паника — это эмоция, паника считается, паника и отчаяние, может быть, этот человек ей и не нравится, но она не хочет, чтобы он истекал кровью у неё на глазах), потому что первая же волна покалывающей магии поднимается в её груди и распространяется к рукам. Не обращая внимания на протесты Голда, Эмма разрывает рубашку дальше, касаясь пальцами его влажной кожи. Она исцеляла его руку и ногу по сотне раз, но сейчас ей необходимо увидеть рану, её глубину, размеры и степень серьёзности — потому что сейчас это вопрос жизни и смерти.