— Как? — Голд рычит это слово.

— Разве это важно? Важно то, что я помогал строить твою старую клетку дома. Так что ты ни за что не попадёшь внутрь.

Почти трясясь от гнева, или, может быть, боли (она точно не уверена, потому что эти выражения часто выглядят одинаково на его лице), Голд выпрямляется. Если инстинкты Эммы не сбежали с корабля, он прилагает много усилий, чтобы не убить Лероя прямо на месте. Он обращает полыхающий взгляд на Эмму и говорит:

— Я подожду наверху.

— Как только я что-то узнаю, я сразу же вам сообщу, — обещает она. (Он, может быть, и придурок, но придурок, который скучает по любимому человеку — а она не бессердечна.)

Он уходит по коридору, не говоря ни слова.

Лерой постукивает костяшкой по тяжёлой стальной двери, напоминая, что у неё есть задание.

Эмма выпрямляет плечи и заходит в тесную камеру. Со скрежетом металла и звуком, напоминающим удар по пустому мусорному контейнеру, дверь за ней захлопывается.

Пират, одетый в чёрное (рубашка расстёгнута на груди), развалился на койке, широко расставив ноги и спрятав руки за голову. За время, что ей требуется, чтобы привыкнуть к полумраку, выражение ненависти на его лице сменяется удовольствием. Хмурость исчезает, а брови лезут на лоб.

— Моя дорогая, — говорит он, улыбаясь улыбкой, которую наверняка считает очаровывающей, — разве ты не услада для глаз моих?

Эмма улыбается в ответ, но тут же берёт лампу с маленького стола и светит ею прямо в вышеупомянутые глаза.

Он кривится и закрывает лицо лишённым крюка обрубком.

— Полагаю, ты не жаворонок.

Она бросает на него раздражённый взгляд.

— Не начинай. Я не в настроении для…

— …для чего? — Он ухмыляется (и даже не пытается выглядеть невинно), обводя клетку широким жестом обрубка своей руки.

— Для флирта.

Он пожимает плечами.

— Я понятия не имею, о чём ты, красавица. Я просто поздоровался.

— Ну да, конечно, — говорит она. Но резкие тени от света лампы делают его размытым и тревожным, и вряд ли он станет сотрудничать, если она ослепит его — поэтому она ставит лампу обратно на стол и садится на маленький стул.

— И раз уж мы заговорили о флирте… ты скучала по мне?

Если бы она могла сделать ему лоботомию одним лишь взглядом, она бы это сделала, не задумываясь.

— Ну, мужчина может надеяться, — но, кажется, надежда втянуть её в непринуждённый разговор угасает, потому что он достаёт руку из-под головы (он использовал её как подушку, прислоняясь к сырой каменной стене), садится на край койки и принимает более целомудренную позу. Он наклоняется вперёд, опираясь локтем на колено — из-за этого его рубашка приоткрывается ещё немного шире, и Эмма уверена, что это не случайность — и взмахивает свободной рукой.

— Так что привело тебя в мои покои?

Эмма демонстративно не отрывает взгляда от его лица.

— Что ты знаешь о Джейн?

— О ком?

— Белль. Женщине, в которую ты стрелял.

— А-а, — он чуть выпрямляется, мягко прижимая руку к рёбрам. И кривится. — Ручная библиотекарша Тёмного. А что с ней?

— Она пропала.

— А я чем могу помочь? Я был здесь, — как будто ей нужно больше доказательств, он демонстративно смотрит на закрытую дверь камеры, — ты слышала гнома. Я не могу выйти, и никто не может войти.

— Ты знаешь, где она?

— Эмма… — в его устах её имя кажется мягким как тонко выделанная кожа — гладкая и блестящая, и он сопровождает свои слова обаятельной улыбкой, — ты же знаешь, что я в этом не замешан, — он пренебрежительно машет рукой.

— Не шути со мной, — говорит она.

— Здесь так сыро. Тесно. Может быть, мы поговорим в каком-нибудь более уютном месте?

— Конечно. Мы поговорим наверху, — он встречается с ней взглядом, в замешательстве изгибает брови и жадно смотрит на дверь. — Там Голд, и я точно знаю, что он по тебе скучает.

Взгляд Крюка резко отрывается от двери, будто та раскалена докрасна.

— С другой стороны, здесь тоже очень уютно.

Эмма пожимает плечами.

— Или мы можем прогуляться в доки. Вероятно, ты захочешь лично присутствовать, когда я буду пробивать дыры в корпусе твоей посудины, и смотреть, как она погружается на самое дно гавани.

Крюк застывает. Его челюсть сжимается.

— Ты этого не сделаешь.

— Посмотрим.

Она не знает (пока), достаточно ли у неё огневой мощи, чтобы потопить целый корабль, но она уверена, что Голд с огромным удовольствием поддержит её стремление, если она решит его осуществить. (Она не думает, что это понадобится. Крюк, кажется, чрезвычайно заинтересован в том, чтобы поделиться информацией.)

Он в двух словах рассказывает ей всё, что знает об убежищах Коры и Реджины, практически ограничиваясь списком мест и деталей. Они проводили время в доме Реджины и библиотеке. У Реджины есть нечто вроде укрытия под гробом отца и под библиотекой. (О последнем Эмма и сама знает, а о первом ей рассказал Дэвид.) По-видимому, Реджина знает о притаившейся в лесу хижине где-то за границей города, но Крюк никогда её не видел, и они ею никогда не пользовались. По крайней мере, когда он был с ними.

— Я не знаю, где она находится. В нескольких часах езды, если использовать один из этих «автомобилей» — Искривившись, он неловко взмахивает здоровой рукой, как будто может стереть все машины с лица земли одним лишь усилием воли. — И ты не найдёшь у неё в офисе никаких чертежей, это я могу сказать точно. Если о Коре и Реджине и можно сказать что-то наверняка, так это то, что они умеют прятаться. Может быть, ты найдёшь их, но это займёт недели. Так что я бы не поставил на библиотекаршу.

Впервые с тех пор, как вошла в камеру, Эмма уверена, что он говорит правду.

***

После первого информационного выплеска слова Крюка становятся бесполезными как высохшая корка апельсина. Он просто продолжает говорить ради разговора. Очевидно, он больше не боится угроз Эммы потопить его корабль, потому что некоторые сказанные им фразы не являются ни полезными, ни достойными повторения. Наконец она выходит из камеры с горьким привкусом во рту и начинающейся головной болью, пульсирующей в висках. (Ей нужно выпить ещё кофе.)

Лерой закрывает за ней дверь в полной тишине. Эмма подбирает с пола очки и (к сожалению, пустой) стаканчик и идёт отчитываться Голду.

Она находит его в пустом приёмном покое: он стоит рядом с пластиковым стулом у окна и сверлит взглядом пол, будто может расплавить Крюка прямо отсюда. Кажется, что он что-то бормочет сам себе, приложив руку к уху — и Эмма думает, что он действительно пытается проклясть Крюка, пока не подходит ближе и не замечает телефон, скрытый за волосами.

Подходя, она хмурится.

— Эй! Эй, вам нельзя здесь этим пользоваться. Вы испортите оборудование. — Она указывает стаканчиком на знак, запрещающий мобильные телефоны.

Он обращает на неё свой расплавляющий-Крюка-взгляд. Её зубы сжимаются, и она почти забывает сделать шаг. Его глаза, покрасневшие и запавшие из-за недосыпа, сверкают как полированная сталь. Она видела разгневанного Голда и раньше, но если бы гнев был соревнованием на Олимпиаде — в этот раз он взял бы золото. (И это не каламбур. Этот гнев проникает под кожу и прожигает насквозь.)

Не говоря ни слова и не отрывая взгляда от её глаз, Голд отнимает телефон от уха и включает динамик.

Оттуда сочится голос Коры. (Эмма не может его не узнать. Он слишком часто преследует её в ночных кошмарах.)

— Ах, и я слышала о твоей неудачной попытке объединиться с дочерью Белоснежки. Ты размяк на старости лет, Румпель.

Они звучат как старые друзья в ссоре. Эмма удивляется, как хорошо они знают друг друга. (Но, с другой стороны, может быть, она не хочет знать, откуда.)

— Она слушает, не так ли? — спрашивает Кора.

— Почему ты так думаешь? — Голд прожигает Эмму взглядом, будто подлетевшего слишком близко мотылька. Она хранит молчание.

— Хорошо. Значит, вечером ты приведёшь Генри.

Эмма роняет стаканчик на пол. Она почти готова ударить его по лицу (мозг требует бросить в него огненный шар, но ладони остаются холодными и липкими), но он мастерски парирует ее выпад, упираясь тростью в ее запястье. Сквозь стиснутые зубы она с трудом выговаривает: