— Ты не заберёшь моего сына.

— Значит, вы всё-таки слушаете. Я так и думала, — Кора смеётся. (Это похоже на звук бьющегося стекла), — было так сложно просто сказать мне?

В тишине комнаты Эмма слышит собственное учащённое дыхание.

— Ты и пальцем его не тронешь. Ни ты, ни Реджина. Только через мой труп.

Трость Голда жжёт кожу расплавленным свинцом, и Эмма почти ожидает, что та обрушится на её лицо, или придавит горло.

— Уверена, ваш труп можно легко устроить…, но к счастью для вас, мисс Свон, я не заключаю сделок на детей. Каким же чудовищем вы меня считаете?

Губы Голда сжимаются. Он медленно опускает трость. Кажется, будто сейчас он просто рухнет на неё, не в состоянии удержаться прямо. (Он выглядит… старым.)

— Мне нужно три дня, — говорит он.

— Для чего? — спрашивает Кора.

— Это моё дело.

— Чтобы найти способ обмануть меня?

— Чтобы привести в порядок свои дела.

Голос Коры звучит так, будто он только что попросил единорога и космический корабль.

— Точно нет.

— Два. Как минимум.

Эмма пытается поймать его взгляд, чтобы найти ответы: привести дела в порядок? Какие дела? Но он всё время смотрит только на телефон.

— У тебя один день, — говорит Кора, — мы встретимся у черты завтра в полдень. Если ты не придёшь, мы с радостью оставим твою маленькую Джейн под замком на всю её оставшуюся жизнь, — она делает паузу для пущего эффекта, — она очень послушная узница. Очевидно, у неё есть в этом опыт.

— Мы там будем.

— Мы?

— Мисс Свон тоже придёт. Она может переступить черту. Она проведёт обмен.

Эмма хмурится.

— Я?

Впервые за время, которое показалось ей вечностью, Голд отводит взгляд от телефона, заставляя её чувствовать себя самой большой идиоткой на всей планете.

— Ага. Конечно. Конечно, я проведу обмен, — говорит она, наклоняясь и поднимая с пола свой стаканчик — просто чтобы увернуться от его взгляда.

— Отлично, — говорит Кора. — Никакого оружия.

— Ты приведёшь её живой и невредимой.

— Да, Румпель, мы это уже обсуждали.

— И ты больше никогда не причинишь ей зла. Не ранишь её, не заберёшь её, даже не притронешься к ней. Никогда. Ты не станешь ни отдавать приказы, ни строить заговоры, которые смогут ей как-то навредить. Ты оставишь её в покое.

— Если ты сдержишь слово, мы не тронем ни единого волоска на её прелестной головке.

Кажется, будто комнату окутывает тень. Глаза Голда выглядят чёрными как сера в темноте; выглядят, как глаза убийцы. Он обнажает зубы и подносит телефон ко рту трясущимися руками.

— Договорились, — рычит он и захлопывает телефон.

========== Глава 22 ==========

Глава 22

Магазин Голда рассматривает идею беспорядка со всех сторон, вертит её так и сяк, а затем отбрасывает как слишком примитивную.

Каждая полка здесь, каждая витрина, каждый шкаф и каждый стол (не говоря уже о каждом квадратном дюйме стен) заполнены вещами. Буфет, виолончель, странные деревянные маски, стаканы и ножи, чаши для умывания и зеркала (не сильно отличающиеся от тех, что они использовали для заклинания), всевозможные запчасти и обрывки, маятники, дверные ручки и брелоки. Словом, мечта барахольщика. И ведь не только в лавке все щели заполнены… хламом… Эмма бывала у Голда дома. Там целые комнаты набиты под завязку таким количеством предметов, что хватило бы ещё на два магазина. При этом Эмма понятия не имеет, как Голд собирается хоть что-то продать, когда никто не подходит к нему ближе, чем на тридцать шагов (кроме как чтобы поспорить или попросить его помощи).

Эмма задаётся вопросом, говорит ли это что-то о самом Голде (как мимолётный взгляд на жилище преступника даёт подсказку, где его искать). Возможно, всё дело в том, что она пьёт уже четвёртую чашку кофе — а ещё даже не полдень, — но ей кажется, что и сам Румпельштильхцен — шумный, суматошный, сбивающий с толку ходячий бардак, паршиво систематизированный и начиненный таким количеством тайн, которое едва ли возьмешься разгадывать… хотя, если удосужиться хорошенько исследовать три ящика ржавых ножей и вилок, в конце концов можно наткнуться на настоящее серебро. (Или, возможно, всё дело в том, что она пьет уже четвёртую чашку кофе).

Как бы там ни было, он живёт в непрекращающемся буйстве организованного хаоса, через эпицентр которого и ведёт её в заднюю комнату магазина к своему рабочему столу, не говоря ни слова. Эмма ставит дорожный стаканчик рядом с инструментами, осторожно отодвигая покрышку, чтобы освободить место, затем поворачивается к Голду, наблюдая, как он роется в буфете.

— Так, давайте-ка проясним, — говорит она, барабаня пальцами по столу. — Чуть больше, чем через двадцать четыре часа Кора планирует обменять Джейн на магический ножик. С помощью которого они с Реджиной смогут вас контролировать. — Никакого ответа. — Или убить вас. Или сначала контролировать, а потом убить.

Наконец, на кратчайший миг, он поднимает взгляд.

— Да.

— Просто уточняю.

Она вздрагивает от грохота, когда он бесцеремонно бросает кастрюлю на пол.

— Я не понимаю, в каком месте этот план хорош.

Горсть ложек отправляется вслед за кастрюлей. Получившийся звук напоминает визг тормозов перед страшной аварией: звон такой громкий, что она почти не слышит ответа.

— Всё прояснится в своё время.

— Почему меня это не убеждает?

— Потому что, — говорит он, доставая из глубин шкафа продолговатую картонную коробку. — У вас совершенно нет веры, а воображения — ещё меньше. — Он со стуком опускает коробку на рабочий стол.

Хотя его слова задевают её, и она открывает рот, чтобы из принципа возразить, крошечная её часть с энтузиазмом кивает в ответ. (Возможно, год назад Голд был бы прав. Но с тех пор ей пришлось принудительно пройти несколько серьёзных испытаний на веру.)

— Эй, думаю, я… Зачем вам молоток?

Её речь обрывается, не успев начаться, при виде небольшого деревянного молота, который он достаёт из коробки.

— Киянка, — говорит Голд.

— Без разницы, — Эмма старается не пялиться. У неё появляется плохое предчувствие от того, как он приподнимает киянку, вертит и взвешивает её в своей ладони. — Вопрос в силе.

Он переворачивает киянку и упирает ручкой в стол, складывая руки поверх головки, как будто это миниатюрная версия его трости.

— Я собираюсь научить вас чинить.

— Чинить что?

Голд пожимает плечами и кривит губы. Он кладёт руку на стол ладонью вниз.

— А вы смешной.

Он поднимает бровь. Затем снимает пиджак, вешает его на крючок для одежды, торчащий среди прочего хлама, и расстёгивает манжету.

— И вы не шутите.

Он закатывает рукав по локоть, снимает кольца и снова кладёт руку на стол. Как будто это абсолютно естественно, он прикладывает головку молота к своему мизинцу.

(Он определённо не шутит.)

Внезапно Эмма чувствует, что у неё вспотела спина. Её руки начинают дрожать. (Она свирепо смотрит на свой стакан из-под кофе, виня во всём кофеин вместо страха.)

— Не делайте этого, — говорит она.

На кратчайший миг, за который вспышка света отпечатывается на сетчатке, его веки смыкаются, и его рука вздрагивает. Он смотрит на молот как на предателя, будто тот лично оскорбил его. Но потом это выражение исчезает, сменяясь мрачным торжеством и нетерпением. (Или, может быть, она действительно выпила слишком много кофе, или, может быть, она просто проецирует собственную возрастающую панику, потому как он при взгляде на неё чуть ли не ухмыляется.) Он поднимает молот к плечу.

— Давайте надеяться, что вы быстро учитесь, мисс Свон.

— Голд… — говорит она. А затем, как будто это может как-то помочь, добавляет: — Пожалуйста.

Молоток со стуком опускается.

(Его кости хрустят как битый фарфор, но он не издаёт ни звука.)

***

На протяжении следующих двух часов они прерываются лишь дважды. Первый раз — чтобы Эмма смогла освободить желудок от последних выпитых чашек кофе (у неё сильный желудок, но пальцы не должны сгибаться в другую сторону), и второй раз — без всяких объяснений (когда Голд просто откладывает киянку, выходит из комнаты и возвращается спустя пятнадцать минут).