- Я… принес их для тебя, - говорит Мо после слишком долгой паузы. Он достает из-под стола букет ромашек и протягивает ей, едва не окунув стебли в её чай со льдом.

Она берет их и улыбается. На этот раз улыбка искренняя. Это улыбка женщины, которой только что подарил цветы отец. (Она улыбается, потому что, может быть, он старается.)

- Я не знал, какие ты любишь, – он делает паузу. (Она слышит в его голосе непроизнесенное: «теперь»). Он слегка пожимает плечами и убирает руку. – Но я решил, что сложно будет ошибиться с ромашками.

- Спасибо, – говорит она. Цветы перевязаны прозрачной эластичной ленточкой, они ярки и веселы, а лепестки усеяны бисеринками воды. Она осторожно сжимает лепесток (будто гадает «любит – не любит», и это кажется более, чем подходящим, учитывая ситуацию), поглаживает подушечками пальцев, затем кладет букет на диванчик рядом с собой. – Они прекрасны.

После того, как Бабушка принимает их заказ (она заказывает лазанью, суп и салат, он – рыбу и чипсы), они разговаривают.

Они обсуждают его магазин. Библиотеку. Шторм. Что она делает в свободное время, и успела ли побывать в боулинге (ответ: «нет», пока не успела).

Становится легче заполнить тишину (несколько встреч с Румпом для практики – и она может заполнить лёгкой болтовней любую паузу), но даже подробное обсуждение погоды не может рассеять напряжение между ними. Новости о цветочном магазине занимают оставшееся время ожидания заказа, но и их недостаточно для того, чтобы замаскировать, как долго тянутся неловкие паузы, как нервно глотает он крепкий чёрный кофе, а она прикусывает губу или теребит оборку платья.

- Я… я получила вчера свой первый чек, – говорит она.

Он допивает кофе и ставит чашку на стол с гулким, грубоватым стуком. Он улыбается, затем смеется.

- О, значит, сегодня платишь ты?

Это шутка. (Она не знает, считает ли он это смешным или пытается натянуть на себя легкомыслие, как плохо подогнанный пиджак, но затея терпит крах.)

- Вообще-то, - говорит она, и ей требуется усилие, чтобы резкие движения губ не сменились нахмуренностью. Она похлопывает сумочку, зная, что в ней лежат купюры и банковская карта на имя «Джейн Френч», свобода и независимость, и доказательство того, каких успехов она добилась. (Она больше не та, что раньше. Она больше не та женщина на койке в темной затопленной комнатке, потому что теперь она – женщина, что носит небесно-голубые и оранжевые платья, сама зарабатывает себе на жизнь и приглашает отца на совместный обед.)

- Это очень мило с твоей стороны, Белль…

Она моргает и пытается скрыть от отца, как только что вздрогнула.

- … но я пошутил. Ты не обязана этого делать.

- Я знаю, - говорит она. – Но я хочу.

- Уверена?

- Иначе я бы не предлагала.

Может, она не настолько богата, как мистер Голд. Может, её опыт работы составляет всего несколько недель (насколько она помнит), но так будет честно. У неё мало расходов: всего несколько потребностей помимо еды и редких прогулок с Руби, и она более чем способна позволить себе заплатить за отцовский обед.

- В таком случае, думаю, я мог бы заказать еще одну чашку кофе.

- Не просто мог бы, я буду рада, если ты это сделаешь. – Губы снова складываются в улыбку, немного легче на этот раз, и она вытаскивает бумажную салфетку из подставки на краю стола, разглаживает углы, затем складывает её в идеальный квадрат. – Ты даже можешь заказать десерт.

Он улыбается, и на этот раз улыбка отражается на всем его лице, на этот раз она освещает глаза, приоткрывает губы и вырывается радостным смешком из его груди. И это могло бы принести ей столько радости (если бы она никогда не слышала о похищении). Это было бы так приятно (вот только в её мыслях его глаза, голос и руки слишком тяжелы, как ядро или цепь, как наковальня, как неподвижная металлическая дверь с петлями, которые никогда не сломаются). Это могло бы быть всем, чего она хотела (но она видит неизбежность его разочарования на горизонте, и от этого такое чувство, будто надвигается шторм).

Поэтому она просто улыбается в ответ. Не смеется. Не берет его за руку, несмотря на то, что он положил её на середину стола, будто отчаянно хочет накрыть ладонью её пальцы и притвориться, что она все еще Белль.

- Значит, - говорит он и отодвигает руку назад на несколько дюймов, бессмысленно поглаживая пустую чашку из-под кофе, будто именно она и была предметом его внимания, - ты скоро откроешь библиотеку?

- Через несколько недель, - говорит она. Она складывает квадратную салфетку пополам, уголок к уголку, формируя треугольник. – Если только всё пройдет, как запланировано. Я пытаюсь перевести каталог в компьютер, но это… не так просто.

- Почему?

Она кладет треугольник из салфетки под стакан чая со льдом и вытирает руки о юбку.

- Я не… не совсем помню, как пользоваться компьютером.

- Я всегда могу тебе помочь, если нужно. Я не эксперт, но, может…

Она качает головой и опускает взгляд на столешницу.

- Нет, спасибо. Мне уже кое-кто помогает.

Она слышит, как он ёрзает на месте, слышит, как винил скрипит под его весом, слышит, как он нервно покашливает.

- Кто же это?

Это не его дело, и осторожность его тона задевает что-то внутри. Но она твёрдо решила дать ему еще один шанс (ради самой себя, не ради него), и поэтому она отвечает на вопрос (потому что она не имеет права требовать честности, если сама не в состоянии быть честной).

- Эмма, – говорит она. Она смотрит на ромашки рядом с собой и пытается игнорировать его слишком очевидное облегчение. Пытается сосредоточиться на хорошем – и игнорировать нарастающий страх перед тем, что случится, когда она скажет ему о Румпе. (А она скажет. Она скажет, потому что он должен сделать выбор. А потом она сделает свой.)

- Это… здорово, - говорит отец.

- Я так рада, что ты одобряешь.

- Я хочу сказать, что важно начинать новую жизнь с правильной ноты. А учитывая, всё, что происходит… - он замолкает и потирает шею (и она думает о шейном бандаже, о больничных счетах и трости с золотым набалдашником). – Просто я думаю, что важно выбирать правильных друзей, вот и всё. – Он наклоняется вперед, а его руки снова ложатся на стол и тянутся к ней (а она складывает руки на коленях и притворяется, что не замечает этого). – Это твой новый старт. Твой шанс привести жизнь в порядок, сделать правильный выбор. Без осложнений, не отвлекаясь…

- Осложнений? – она почти смеётся, но это не смешно. – Отец, я… - она делает вдох, поднимает руку с колен и выставляет перед собой как стену, за которой можно спрятаться. – Моя жизнь, – говорит она, глядя в его глаза, (голубые глаза смотрят в голубые), - одно сплошное осложнение.

Его улыбка угасает. Он изучает её лицо, и он взволнован (а, может, он обороняется) – впервые с той минуты, как подарил ей ромашки (как будто цветы могут стереть все сложности и заставить простить его грехи).

– Белль, пожалуйста, я не это имел в виду.

- Перестань называть меня Белль, - говорит она. Она берет еще одну салфетку и начинает складывать её. Она складывает углы, проводит ногтями вдоль сгибов, выравнивая линии.

- Тогда как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

- Моим именем? Кстати, теперь меня зовут «Джейн». Кажется, все остальные легко это запомнили.

(Кроме мистера Голда и его печальных карих глаз. Но он старается, и он не приносит для неё цветы и не делает вид, что всё как прежде; он делает гораздо больше.)

- Прости меня, – говорит он. – К этому сложно привыкнуть.

- Согласна. – говорит она. – Это сложно. – (Сложнее, чем он может себе представить. Долгие ночи, долгие недели и бесконечные месяцы привыкания). – Но если ты хочешь быть частью моей жизни - ты должен принять это. Он начинает бормотать извинения, но она поднимает руку. (Хватит. Не нужно, если они неискренни. Не нужно, если он не изменится.) – Пожалуйста, - говорит она, - просто… постарайся.

Он кивает, губы сжаты в тонкую линию.