Джейн зарывается подбородком в шарф и кивает.

— Мы все еще едем за горячим шоколадом?

Она устраивается на пассажирском сидении и отвечает с маленьким намеком на улыбку (и с большой дозой иронии):

— Да.

========== Глава 9 ==========

Глава 9

Она наблюдает за мистером Голдом из окна, и спрашивает себя, не заметил ли он этого. День выдался туманным и мрачным; теплый воздух и влажный асфальт, все равнодушно серое, и на этом расстоянии он выглядит всего лишь размытой черной тенью.

Он зажег несколько ламп, хаотично расположенных по всему магазину (интересно, а правда ли они расставлены так бессистемно, как ей кажется, или же во всем, что он делает, есть скрытая причина; какое-то заклинание, или таинственный рисунок или же просто наиболее удобное использование пространства). И, скорее всего, он чем-то занят, потому что за время её наблюдения он перенес по крайней мере десять или пятнадцать предметов из магазина в подсобку.

Она чувствует себя немного неловко, наблюдая за ним. Следя за ним, зная, что в любой момент он может поднять голову и увидеть её. Но ей это необходимо (её смелость все еще похожа на неоперившегося птенца, который едва держится на лапках). Ей необходимо услышать правду из его уст (пропитанную мягким шотландским акцентом и усталой печалью), необходимо узнать причины его поступков (даже если эти причины – всего лишь оправдания) и необходимо услышать его версию событий (даже если это окончательно отнимет у неё надежду и принесет бесконечное разочарование).

Она должна позвонить ему, потому что будущее страшит её.

(А она больше не хочет бояться).

Немного помедлив, она достает из кармана . (На ней светло-серая юбка и белый кардиган поверх голубой - прекрасного лазурного оттенка, который напоминает о небе, открытом воздухе и свободе - блузки). Она открывает телефон и нажимает кнопку вызова прежде, чем дает себе возможность передумать.

Телефон звонит.

Телефон звонит целую вечность.

Телефон звонит целую вечность, пока она смотрит, как из подсобки появляется стройная черная фигура (линии строги, как деловой костюм, а движения, несмотря на хромоту, изящны). Силуэт поднимает с прилавка небольшой предмет и прикладывает к уху, а голос на другом конце телефона произносит:

- Алло?

На миг она забывает, как говорить. Она смотрит в окно, но, похоже, он её не заметил, потому что он наклонил голову, внимательно прислушиваясь. Она втягивает свободную руку в рукав белого кардигана и делает вдох.

— Алло? — повторяет голос.

И она говорит:

— Привет.

Пауза.

Затем она добавляет:

— Это я.

— Да, — отвечает голос мистера Голда. — Я знаю.

— Откуда?

(Может быть, это магия, может быть, он заколдовал её или свой магазин, или, может быть, он увидел её, а она этого не заметила, потому что туман делает все таким нечетким…)

- Только у тебя есть этот номер.

- О, — жар охватывает шею, и щеки загораются румянцем. Она улыбается и трясет головой, прогоняя слишком прыткие мысли (как будто её сознание нуждается в хорошей трепке, чтобы успокоиться).

Повисла пауза, и он подходит ближе к окну, и она видит, как он прижимает свободную руку к уху, блокируя посторонние шумы. Должно быть, его трость прислонена где-то у прилавка или в подсобке, потому что он хромает сильнее обычного. (Она задается вопросом, больно ли ему ходить до сих пор или это просто зажившая, но недолеченная травма, вроде плохо сросшейся кости или коленного протеза). Он прислоняется к стеклу, и она почти видит на фоне черного костюма (и темно-красного галстука) его седеющие волосы.

Она машет ему рукой.

Неловко, словно не зная, как реагировать, он машет в ответ.

— Все в порядке? — спрашивает он.

Она хочет сказать «да» (чтобы успокоить его, потому что его голос звучит так взволнованно, и она может представить, как он стискивает зубы и напряженно сводит брови, и с ней все хорошо), но это было бы ложью. На самом деле, все не в порядке. Все не в порядке, потому что её отец был избит тростью до полусмерти (даже если он правда украл чашку), и кто-то похитил её (а она этого даже не помнит), и она все еще живет в больничной палате (потому что боится оставаться одна).

Но и говорить «нет» она тоже не хочет.

Поэтому она пожимает плечами и улыбается, коротко и легко, будто говорит с Руби, и отвечает:

— Мне становится лучше, — и хотя бы это правда, пусть и не вся.

— Хорошо, — говорит он, и оживление в его голосе бросает вызов ненастной погоде. — Это замечательно. Я… очень рад за тебя, Джейн.

Она в этом не сомневается. Его голос радостен. Наверное, он и выглядит радостным (хотя, возможно, в его глазах все еще печаль, и, возможно, хорошо, что отсюда ей не разглядеть его глаз). И, возможно, ей тоже удалось бы порадоваться, не помни она причины своего звонка.

Она вспоминает пустоту в глазах отца – и то, как они загораются ненавистью, будто в них плеснули керосина, и внутри разливается холод, сродни внезапно накатившей тошноте или мгновению невесомости перед стремительным падением с лестницы. Её улыбка превращается в гримасу, она закусывает губу и отворачивается от окна.

- Если я задам тебе один вопрос, — говорит она после долгой паузы (которую с терпением, достойным восхищения, выносит человек на другой стороне улицы), — ты скажешь мне правду? Даже если она тебе неприятна?

- Да, – отвечает он, и она удивлена, потому что в его голосе почти нет неуверенности. – Разве так не было всегда?

- Да, – говорит она. – Поэтому я тебе и звоню.

- Что ты хочешь знать?

- Обещаешь? – спрашивает она. – Прежде, чем я спрошу, ты должен пообещать. — Он не обязан. Он ей не лгал. И ничего от неё не скрывал. Он сказал ей, что полюбил её с первой встречи, он говорил о магии, как сумасшедший, он раскрыл ей свою душу. Он извинился перед ней и сказал, что она храбрая. Но ей нужна уверенность, потому что она не храбрая – пока еще нет (и, возможно, он все же солгал ей однажды).

- Обещаю, — говорит он. Его голос дрожит, но фигура в окне по-прежнему стоит, выпрямившись.

- Ты избил моего отца?

Пауза. Ровное дыхание на другом конце телефона. Потом он говорит:

— Да.

- Почему?

- Он меня обокрал.

- Ты всегда избиваешь тех, кто у тебя ворует?

- Люди не часто у меня воруют.

- Почему он это сделал? – спрашивает она.

- Он был мне должен, – фигура в окне (отдаленный, размытый мистер Голд) потирает лицо и кладет руку на нечто вроде глобуса. – Он задержал платеж. За это я забрал его фургон, и он решил мне таким образом отплатить.

- Это все?

- Нет.

- Я хочу знать все, – говорит она.

И он ей рассказывает.

Он говорит медленно, осторожно, как будто каждое слово причиняет ему боль, как будто ему приходится тащить рассказ из себя клещами. Как будто он балансирует на грани самоконтроля, и только неимоверные усилия воли помогают ему удержаться. (Его рассказ - это неохотный дар, который он протягивает ей, хотя тот обжигает ему ладони). Его рассказ честен, и искренен, и в нем нет ничего от оплетших ее паутин лжи.

Она не уверена, хочет ли он наверстать упущенное время, или пытается оплатить какой-то вселенский счет, или, может быть, надеется, что это поможет ей вспомнить (или, возможно, он просто чувствует, что она заслуживает знать), но она не сомневается в его честности.

Он рассказывает, как мэр лгала ему. Как Белль ушла и больше не вернулась, а мэр сказала, что отец довел её до самоубийства (а на самом деле это были бесконечные годы небытия, бессмысленного плена, бетонных стен и холода, пробирающего до самых костей). Как мистер Голд винил себя – он не говорит этого прямо, но она слышит это в тоне его голоса и осторожности, с которой он подбирает слова. (Когда он говорит, что винил её отца, когда говорит, что «это была его вина» — в его голосе звучит: «это была моя вина».) Она узнаёт, как он отвез её отца в хижину в лесу, связал его и избил.