Но в длинном шерстяном пальто (с поднятым воротником и на шее, с распущенными волосами и мягкими наушниками для защиты от холода) и под руку с Эммой, возможно, она сумеет найти ответы, которые ей так нужны. Возможно, она сумеет спастись, и ей удастся спасти что-то из обломков крушения, даже если сама вселенная против неё.

Может быть, она не может вспомнить, но зато она может узнать.

— Можно спросить у тебя кое-что? – спрашивает она, пряча руки в перчатках под мышками.

— Да, конечно.

— Ты шериф, верно?

Эмма демонстрирует скрытый под черной футболкой и кожаной курткой жетон на поясе.

– Была им последний раз, когда проверяла.

— Ты слышала что-нибудь про мистера Голда… — она оглядывается через плечо, будто ожидает, что он скрывается в тени похожих на скелеты деревьев, будто он может стоять там, опираясь на трость и склоняя голову, и слышать каждое слово. (Конечно, его здесь нет. Конечно, здесь нет ничего, кроме кустов, цветов и серебристо—белого света луны.)

— Про мистера Голда? Про него я много чего слышала, – Это тонкий намек на продолжение. Дружелюбное подталкивание, в нем есть любопытство, но нет угрозы.

Джейн потирает пальцами шерсть пальто сквозь перчатки. Она стискивает кулаки и покрепче прижимает к себе руки.

— Это правда, что мистер Голд избил моего отца?

Эмма делает глубокий вдох и выпускает облачко пара на фоне звездного неба.

— Да, — отвечает она после небольшой паузы, – избил.

— Значит, это правда.

— Да.

— Ты это видела?

— Да, – Эмма пожимает плечами. Джейн не видит её лица (не хочет видеть, она хочет опустить взгляд и смотреть на гравиевую дорожку под ногами), но её голос звучит почти как извинение: – Это было неприятно. И, скорее всего, было бы еще хуже, если бы я не вмешалась.

Странно, что надежду можно потушить всего несколькими словами. (Будто бросить в огонь грязь, перекрывая доступ кислороду.)

Странно, что она так долго искала правду, а теперь забвение кажется блаженством (как одеяло и стерильно чистая палата).

Странно, что вопросы все еще не исчезают (как навязчивый привкус сэндвичей и звук трости, стучащей по полу).

— Знаешь, почему он это сделал? – спрашивает Джейн. Это единственный выход. Стоило ей только начать, как вопросы сами польются (как бурлящая вода, прорвавшая плотину). Вряд ли она сможет остановить их поток.

— Твой отец его обокрал.

- Что он украл?

- Несколько безделушек. И чашку.

- Ту, что я разбила? — её талисман, что бы это ни значило.

- Да.

Это немного успокаивает. Цветочник крадет чашку, и за это избит до полусмерти. Она разбивает ту самую чашку о бетонную стену, и Голд извиняется перед ней.

Некоторое время они идут молча. Их шаги отдаются хрустом на гравии, а ветер изо всех сил обдувает шею и пытается забраться под вязаный свитер.

— Было кое—что еще, – Наконец говорит Эмма. – Кроме чашки. — Джейн не отвечает (не может ответить, потому что все вопросы ускользают от неё, и она не может удержать внимание ни на одном из них). Но Эмма воспринимает её молчание как разрешение. — Он говорил что-то о «ней». О том, что Мо причинил боль «ей». И о том, что «её» нет, и «она» больше не вернется.

- Кто? – спрашивает Джейн

- Могу поспорить, — отвечает Эмма, — что он говорил о тебе. Насколько я знаю, он думал, что ты мертва.

- И что мой отец убил меня?

Эмма пожимает плечами. Джейн этого не видит, потому что все еще смотрит на гравий под ногами, но слышит скрип кожаной куртки.

— В то время меня не было поблизости. Все, что я знаю, это то, что Голд был удивлен, увидев тебя.

— Психбольница, — отвечает она. Это все, что она помнит (только проблески ночных кошмаров, вызванных таблетками, только вспышки забытых воспоминаний и запах антисептиков).

— Наверное, – Эмма кажется растерянной. В голосе звучат скептические нотки: – Я не знаю подробностей. Это вроде как длинная история.

— Значит, поэтому он тебе не нравится? Мо? – Кажется странным называть его «мой отец» в разговоре с Эммой, если она хмурится, напрягается или фыркает при каждом упоминании этого имени. (Или когда Джейн по средам хочется одного: спрятаться в библиотеке, или когда она удивляется тому, что отец вызывает у нее больше неприязни, чем избивший его тростью человек.)

— Нет. Мне не нравится Мо, потому что он в восторге от твоей амнезии.

Джейн останавливается.

— Правда?

Эмма замедляет шаг и оборачивается, чтобы посмотреть в глаза Джейн, удивленно приподняв брови.

— А ты разве не заметила? Он разве что джигу не станцевал, когда я позвонила ему, чтобы сообщить о случившемся.

— Но зачем ему… — затем она понимает. Фрагменты складываются подобно детскому паззлу. И все приобретает смысл. – Мистер Голд. Он рад, что я не встречаюсь с мистером Голдом.

— Честно говоря, я уверена, что он не один такой. Но большинство людей не желали бы тебе потери памяти из—за этого, – Эмма пожимает плечами. Её куртка опять поскрипывает, когда она прячет руки в карманы. – И у меня с ним серьёзные разногласия. Считай меня старомодной, но я думаю, что девушка имеет право встречаться, с кем сама захочет, без риска быть похищенной за это.

— Похищенной?

— Знаешь, это… — Эмма смотрит на небо, будто пытается найти там подходящий ответ. – Я хочу сказать, что это…

— Длинная история? – подсказывает Джейн.

Эмма облегченно улыбается.

— Да, это действительно так, – она отбрасывает с лица волосы и вздыхает. – Но если коротко, — говорит она, засовывая руки в карманы джинсов, — Сторибрук – странный город. Чем дольше здесь живешь, тем более сумасшедшим он тебе кажется. Ты скоро к этому привыкнешь, – она улыбается Джейн и пожимает плечами, будто извиняясь. Затем идет дальше по дорожке, что ведет к машине.

Джейн идет следом.

(Этот город – сумасшедший.)

Машина уже в поле зрения, ожидает их, окутанная лунным светом, будто черно-белый призрак. Джейн решается и задает последний вопрос:

(Этот город странный.)

— Эмма?

(Людей похищают, женщина по имени Кора наводит на всех ужас, мужчина с травмой сказал что—то о великане, а её плечо таинственно исцелилось… И, возможно, её правда стоит снова упрятать в психушку.)

— Можно еще кое-что спросить?

(А возможно, она не такая уж и сумасшедшая.)

— Конечно, но, может, спросишь меня в машине? «У бабушки» скоро закрывается.

Она пытается подождать, пока они сядут в машину, правда пытается, но вопрос сам слетает с языка. Ветер свистит в ушах, а руки дрожат от холода, страха и возбуждения.

– Эмма?

Эмма оборачивается, теребя в руках ключи.

— Да?

— Ты веришь в магию?

Надо отдать ей должное, Эмма не роняет ключи. И не смеется. Она только смотрит на Джейн, приподняв брови, и почти улыбается, будто вспоминая что—то веселое, невероятное и в то же время грустное.

— Если бы ты спросила меня год назад, я бы ответила: «нет», – отвечает она.

— Но я спрашиваю тебя сейчас, а не год назад, — говорит Джейн. – Что изменило твое мнение?

— Магия, — отвечает она настолько тихим голосом, что его почти заглушает ветер.

Джейн развязывает шарф, и холод ударяет в шею, но ей все равно, потому что она едва может дышать.

– Ты имеешь в виду…?

— Да.

— …магия существует?

— О да.

— Значит, я видела… то, что видела.

— Да.

— И это значит, что мистер Голд может…

Все, что Эмма может сказать:

— Да.

Все, что может сказать Джейн:

— Вау.

— Ну, теперь ты знаешь, – Эмма вертит в руках ключи, звенит металл. Она делает долгий выдох. – Прости, что так долго тебе не говорила.

— Но ты все же сказала. Спасибо.

Они в тишине идут к машине, и Эмма открывает дверцу:

– Эй, ты в порядке?

Много в чем предстоит разобраться (но она не сумасшедшая). Ей надо подумать кое о чем и кое-кому позвонить. (Но у неё есть на это время, теперь у неё есть ответы, и это только начало.)