— Я люблю тебя, Макайла.

Я не ответила ему. Не могла, иначе бы он понял, что я плакала или, по крайней мере, пыталась сдержаться. Вместо слов, я прижалась к Блейку еще теснее, показав тем самым свою любовь. Мне были ненавистны все эти эмоции, которые я испытывала. Мой разум хотел думать о маме и о том, почему она никогда не рассказывала о своей любви к Барри. Мой мозг также хотел понять, почему я чувствовала себя такой уязвленной и преданной Блейком. Может, на самом деле дело было в том, что меня никогда не поднимут на тот же пьедестал, что и Дженни?

Или я, таким образом, пыталась оттолкнуть его чуть больше? Я подождала, пока дыхание Блейка выровняется, и выскользнула из его объятий. Мне нужна была ручка.

— Макайла, — тихо позвал он с грустью в голосе.

Я остановилась на полпути. Решительно, но тихо я произнесла:

— Не надо, — и вылезла из палатки. Блейк не последовал за мной, и у меня было стойкое ощущение, что он тоже стоял на своем. Я схватила сумочку и поднялась на второй этаж, подальше от Блейка. Некоторые люди подсели на наркотики, другие — на алкоголь; я увлеклась чернилами.

Выбрав комнату Пи, я закрыла дверь и включила приглушенный свет над окном. Раздвинув шторы, я глянула на окрестности. Дом идеально подходил для семьи, и обе бабушки и дедушка жили недалеко. Качели, установленные через дорогу, говорили о том, что в этом квартале жили и другие дети. Пи не помешали бы друзья. И это делало меня счастливой. Я наблюдала, как молодая пара в джипе подъехала к обочине через пару домов дальше по улице. Парень подождал, пока его девушка подойдет к двери и помашет ему, а потом отъехал. Я тяжело вздохнула и провела прямую линию по руке. Конец линии закруглился, и я нарисовала перо.

Скрытые намеки, которые мама посылала мне на протяжении всей моей жизни, стали обретать смысл. Барри Холден разбил ей сердце. Вот почему у нее никогда не было никого другого. Мама больше никому не позволяла приближаться к ней так близко. Слова мудрости прозвучали ее голосом у меня в голове: «Только ты делаешь меня счастливой, Микки, помни об этом. Никогда не позволяй мужчине доводить тебя до слез. Никогда не давай им такой силы. Только ты можешь быть причиной своей грусти. Уходи от всего, что вынуждает тебя чувствовать грусть, одиночество или злость. А все, что заставляет тебя улыбаться — держи и не отпускай. Ты всегда сможешь взять себя в руки. Ты не Шалтай-Болтай, и королевской рати не существует. Не трать время на людей, которые любят тебя только когда им это удобно. Если ты улыбаешься только внешне, ты несчастлива. Пора двигаться дальше. Помни, что быть счастливой — это выбор. Если ты не счастлива, значит, делаешь это неправильно. Счастье — это внутренняя работа. Никогда не передавай эту власть мужчине».

Я поняла, двигая ручкой по коже, что с самого моего рождения мама внушала мне эти принципы. Всю мою жизнь она говорила о том, как сильно любила моего отца. С самого первого дня защищала меня, не хотела, чтобы я пережила такую же боль. Мама подсказала мне смысл жизни, и поэтому я смогла все пережить. Благодаря ей я сидела тут и рисовала на своем запястье крошечную букву П.

— Дженни встречалась с Райаном, когда я узнал, что она больна.

Я перестала рисовать и дернула головой в сторону темного силуэта, застывшего в дверном проеме. Я молчала и не двигалась. Блейк подошел ко мне и сел рядом со мной. Схватив за лодыжки, он подтянул меня к себе, положив мои ноги поверх своих. Затем взял мою руку и повернул к свету.

— Это офигенно. В смысле, твой рисунок очень похож на Зельду и львят. Нарисуй мне тоже.

— Что? — спросила я, пытаясь скрыть улыбку. Боже. И почему он должным быть таким правильным?

— Нарисуй это мне. Вот тут. И это тоже, — попросил он, указывая на слова «Я люблю Пи», выведенные каллиграфическим почерком. Я над ними как раз работала, когда он прервал меня. Крошечная горошинка, которую я всегда пририсовывала в конце ее имени.

— Давай, нарисуй. У меня есть для тебя история.

Я заглянула ему в глаза, размышляя, стоит ли это делать. Блейк пошевелил рукой и поцеловал меня в губы. И я начала с прямой линии позвоночника Зельды.

***

— Не могу поверить, что ты это делаешь. Папа бы этого не хотел, — закричал я на мать.

— Блейк, он этого хотел. Твой отец организовал все это еще до того, как покинул нас. Он хотел, чтобы мы поехали домой в Теннесси.

— Это не мой дом. Я даже не помню, чтоб там жил. Я туда не вернусь. Не могу поверить, что ты собираешься продать театр, над которым он работал всю жизнь. Просто продашь за деньги.

— Это не имеет никакого отношения к театру. Все дело в Дженни Линн, — Моя мать умела ударить в лицо правдой, о которой ты даже не подозревал.

— Что? Нет, это не так. Проблема в том, что ты ожидаешь, что я уеду из дома, и хочешь продать дело всей жизни моего отца.

— Правда? Я вот вижу совсем другое, — я внимательно следил за тем, как мама взяла мою футболку с концерта «Линкин Парк», встряхнула ее и продолжила складывать выстиранное белье на кухонном столе. — Я думаю, ты боишься оборвать эту нить.

— А?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Дженни ушла, и ты не можешь с этим смириться. Если она перестанет приходить в театр, на этом всё, ты больше не сможешь ее видеть.

— Дело не в этом.

— Отпусти ее, Блейк. Она заслуживает большего. Позволь ей найти себя.

— Не могу.

— Тебе придется, Блейк. Займись учебой, получи диплом. Ты не хуже меня понимаешь, что театр тебе не нужен. Ты хочешь стоить карьеру, и это нормально. Если это сделает тебя счастливым. И мы с тобой знаем, что твой отец хотел, чтобы его дело продолжали с такой же любовью, какую испытывал он. И это не ты.

— Но Дженни любит этот театр.

— Именно об этом я и говорю, Блейки.

— Перестань меня так называть! Я не знаю, как жить без нее. Я не хочу!

— Понимаю, это тяжело. Мы все через это проходили хотя бы раз в жизни.

— Правда? Твое сердце разбивали?

— Да, в тот день, когда мы похоронили твоего отца. Он всегда был для меня единственным.

— Как бы мне хотелось, чтобы нам снова было по тринадцать. Чтобы Дженни снова втянула меня в неприятности. Мне так хреново.

— Я знаю. Но обещаю, все наладится. Ты еще школу даже не закончил. Ты еще влюбишься и подаришь мне полдюжины маленьких внучат.

— Чёрта с два! — мы с ней засмеялись, и я знал, что она права.

Как только все бумаги были подписаны, театр больше нам не принадлежал. И у Дженни больше не было причин со мной разговаривать. Мой план показать ей, что она мне не нужна, летел в тартарары. Ей было все равно. Она лишь хотела продолжать жить без меня. Она все портила. У нас ведь были планы на совместную жизнь.

Еще до закрытия театра она игнорировала меня, но я хотя бы видел ее. Это было лучше, чем после закрытия. Я последовал совету Холдена и делал все возможное, чтобы занять себя. Я освоил работу отдела бухгалтерии как свои пять пальцев. Оставался допоздна, изучая доходы и расходы компании, пока глаза не начинали болеть. Хотя это помогало, и мне нравилось работать на Холдена, всё было по-другому. С каждым днем я скучал по Дженни все больше. И лучше не становилось. Вообще.

Как-то в пятницу вечером я болтался с парнями из школы, мы пили пиво и слушали музыку. Не было никакой вечеринки, никаких девчонок, лишь несколько парней зависали в гараже Джерома.

Напиваться было хуже всего, и я каждый раз клялся, что больше не буду. Алкоголь лишь усиливал тоску по Дженни. Боже, я просто хотел Дженни. Я бы все отдал, чтобы вернуть ее.

Блейк: «Привет, прогуляем уроки вместе?»

Я не ожидал, что она ответит. И это хорошо, потому что она не ответила.