«Истлела сирень в этом году раньше обычного…» Истлела сирень в этом году раньше обычного. Звезда витает над глиной, И, как сгусток огня в лиловом мареве гроз, несут тяжкое яблоко. Грудь надежно укрыта лохмотьями нищеты и веселья. Веет ветер, мечется лето, в волнах – намокший кораблик. Восходим на мост, Забиваем гвоздь в древесину. Расступается мудро она пред металлом, обнажая истоки непрерывного дыма. Вырастают дома, разрывая объятия дерна. Скованы проходные дворы в тропу сухого родства, по которой хороводом несется Одиночество каждой покинутой вещи. Это – неделимое яблоко радости и покоя парит в прохладной груди. Это – брат твой Июнь – запылал, И бьются кошачьи зрачки над котлом, где тускнеет полынь, И не гаснет спазм медных кругов в мочках полоумной цыганки. Это – ночью ты ставишь на подоконник свечу и ковш черной воды, чтобы бездомный твой брат прошел наконец свое поле, Чтобы кро вавое яблоко гордого горла воспело сентябрь неземным славословьем. Перед тем как, взойдя на мост поднебесный, Опустишь его в стеклянное месиво, Огнем охваченный нищеты и веселья. «я лежу рядом с ней…» я лежу рядом с ней стручки гороха бледные от солнца валяются по полу в волосах еще течет июльская пыль повторяя движение солнца мы неподвижны замер я без движенья и она неподвижна будто повторение покоя в котором пребывают полуденные небеса мы рассматриваем друг друга мы любопытны она ожидает меня я ожидаю ее мы очень медленно узнаем себя лежа друг подле друга в ворохе белом в спутанных стенах когда бледные стручки гороха свернулись от зноя а на подоконнике рассыпана охра и на улицах – ни души. Прощание Так в помыслах своих забыв сестру, И золотую голову во мшистых лапах мяты, Срываю яблоко я на лету – как будто яблоко известие от брата. В полуслучайном счастье пьяных дней, Когда нам ржавчина так сладко гложет кости, В рогоже вымысла лицо судьбы видней, В силках воды, троясь, трепещут трости узлами сросшихся, давнишних флейт… (какой же флот диковинно разросся, минуя парусами нашу мель?) На потном кафеле следы тех чудных дней Туманным отпечатком замерзают – Чуть угасая – яблоком в соку И равновесьем братства. В вокзальном грохоте лазурных изразцов Нам, видит Бог, является все чаще – Руками говорящий хор людей да в голубых снегах горячие запястья. Но он поет руками, хор людей – поводыри одни и нет средь них слепого, Кто б горные пустоты мятежей Воспел опять косноязычным словом. В кристаллах патины нам видится ясней Перерожденье крепости в несвязный клекот, Окалины цветущий сквознячок на золотых устах классических решеток. И яблоко срывая на лету – весть от давно уснувших братьев, – Я вижу чад надменных с решетом, С окаменевшим городом в сетчатке. Из сборника «Веселье на крыше» (1974)
«Каждый день появляется солнце…» Каждый день появляется солнце, роятся ливни, Ложится послушное пламя свечи, Принуждая нас думать о еще неузнанных свойствах луны. Каждый год прорастает зерно, а земля исполнена веры. Из года в год повторяется одно и то же – Отважней мы и упорней. Из месяца в месяц – душная гордость и надменная стойкость. Но почему не отводишь ты глаз от того, что уходит? О, сокровенная тревога каждого дня! Каждый день солнце уходит, рвет Гелиос упряжь, Истлевает неудержимо пламя свечи, Обугливается зерно, солгавшее нам однажды. И остается лишь чистота, изогнутый снег, остается отсутствие звука. «Как капля, падающая в ручей…» Как капля, падающая в ручей, Или в пруд, или в озеро с гремучих окончаний ветвей, Или с оттаявших крыш – Так и я. Знаю, что не будет меня. Знаю и жду, когда в пустоте, не ведавшей тени, Стану безбольно призрачным облачком дыма. Есть ли о чем сожалеть? «Апрель, я перегрызу горло тебе…» Апрель, я перегрызу горло тебе. Не смотри, ничком упади в талый снег, Захлебнись, глаза выжги бредом вороньим, Или вернешься к одичавшим истокам, Где зрение томилось некогда узкими рыбами, – Бес ныне танцует в этом краю. О Луна, сучья забава, ты поднимаешься выше, И нет больше сил удержать тело свое. Низкий полет длится уже бесконечность, Нанизывая на свистящее лезвие томительные приметы весны. |
