«две руки, заведенные за затылок…» две руки, заведенные за затылок беззащитность подмышек вечер одевает тебя в плавное пламя свечи гость запоздалый укрою тебя на груди в полнолунье великое – ночь да ночь! может и впрямь тепло наших душ растопить льды способно? может и впрямь наши тела – две могучих сосны? голуби влажная глина их голосов под перстами зари обретает форму вычурного ожерелья воздух апреля смывает с век твоих гарь февральских видений «сухой треск надломленной ветки…» сухой треск надломленной ветки смутно-черные сполохи голых деревьев над зыбким огнем цепенеющих вод улитка увядания и багрянца улитка желтизны ползет по земле трава никнет гнезд глаза опустели осень пора отчаянья и отваги «тихая россыпь шагов…» тихая россыпь шагов на пелене ожидания холст покрыт пятнами неразрывно с холстом связано неокрепшее дерево девушка с гордой спиной ложится в постель руки держит ладонями книзу притрагивается к бедрам своим вечер на веках ее она засыпает «Десять минут…» Десять минут без двадцати пять четыре часа один час и больше вожделенье секунд до вечности вечность десять минут полтора года два пурпурных клейких листа на встречном уроде два пса убегающих вглубь пустыря две рыжие точки упавшие в поле нового года «Раздвигая камыш…» Раздвигая камыш ненароком услышишь как сухо скользнет по руке длинное лезвие луч заиграет в капельке крови странно будто ее не хватало чтобы вспыхнула зелень сильней «странно…» странно словно тебя не хватало чтобы двери открылись обнажая продрогшие стены плед прожженный убожество юности Фейерверк на портрете где к шее твоей тянет клюв точно голубь тюльпан Старое золото в сумерках лета пятый час в крупной капле лицо гримаса пространства – несколько лет непонятной любви «ни яви ни сна…» ни яви ни сна я встретил свою мать она шла по дороге и плакала и плакали с нею цыгане плакали сборщики хмеля и облака собирались в молочной бороде старика сидевшего на обочине не зная зачем я пошел следом не зная зачем я начал тихо рыдать и мы плакали вместе жара стояла гарью ветер дышал старик на обочине пересыпал из руки в руку песок «долгие белые лестницы…» долгие белые лестницы белые улицы на ветке белое платье девушка забавляется с лягушонком выцветшие рукава пустые белые лестницы ступени гулкие цепи следов воскресение полдень «рассыпалось яблоко…» рассыпалось яблоко рассыпался рот едва заметная тень слетела с земли солома горит тлеют черные сучья как печет солнце еще один такой день и я с другом пойду по полям шаркая безмятежно подошвами пойдем по полям веселье, веселье!.. «…Негромко говоришь – прощай…» …Негромко говоришь – прощай. Мост над стремниной лета, над ливнем. Прощай, – говоришь тополиным побегам, шелковице за белым забором и улице, А сам толком не знаешь – К кому обращен этот шепот. Прощай, говоришь снам, в которых ты появилась… О какой странный сон вырос над нами! Крыло и звезда были незримы тогда. Впереди мерно машут крыльями птицы: Дрозды, чибисы, дикие гуси. Невесомость полнит тела, зрачок разрывает безмерность отчаянья – Всего не увидеть. Вскипает вода, трепещут кроны деревьев, Раздвигается мир до пределов, доселе неведомых ни нам, ни ему самому. И, точно шепот твой, в безмерности солнечного луча танцует бледная паутина, предваряя милосердие льда. Какой странный сон раскинулся над нами тогда. «Зима уже давным-давно…» Зима уже давным-давно, да снега нет И пусто небо. Лишь перья сизые прозрачных облаков колышутся дремотно над заливом. Залив в цвету смятенных голосов! Так слышали: начнется день и птица возвестит его начало. Сколь ясно все! Безгласны руки, воздух, Как тонко серебрится здесь гранит. Пусть будет так, как сказано – Вначале птица. Зашевелится тень потом в зрачке, И день великий без конца и края сольется с пустотой зимы. |
