Повторяю:

- Операцию.

- Хорошо. Мы обсудим этот вопрос с твоими докторами, и тебе сообщат наше решение.

Разочарованный, стою на месте. Профессор обходит меня и идет дальше. Развернувшись, смотрю ему вслед – нехорошее предчувствие сковывает тело.

Лежу на кровати, тупо смотрю в потолок. В голове разные мысли – ни одной хорошей. Может себя «накручиваю»? Скоро двенадцать – вероятно профессор уже переговорил с врачами. Поглядываю на дверь. Что скажут?

Входит Мария Васильевна. Направляется ко мне.

- Опять я крайняя! Иван Ильич мог сам тебе объяснить ситуацию. Твой кишечник восстановить невозможно. Любая операция бессмысленна!

Охватывает холод, с трудом шевелю губами.

- Если здесь невозможно, отправьте в Москву.

- Ты не понимаешь. Невозможно, это значит невозможно! – голос ее дребезжит еще сильнее. – Ни Москва, ни Вашингтон, нигде не помогут!

- А как мне с этим жить?

- Оформишь инвалидность и живи. Мне больше нечего тебе сказать – она быстрыми шажками вышла из палаты.

«Вот и все. Надеяться больше не на что. Понять не могу и не хочу: «Любая операция бессмысленна». В пятнадцать лет стать инвалидом. Жизнь вне общества – только перевязки, перевязки и перевязки».

В горле сдавило, трудно дышать, глаза заволокли слезы. Не могу лежать. Привычно закрепляю бинтами пеленку и подхожу к окну. Смотрю через стекло на листопад.

После каждого дуновения ветерка, березы сбрасывают ярко-желтые листочки. Кружась и переворачиваясь, они осыпают землю. Двор больницы похож на разноцветный ковер. Редкие прохожие идут по нему, небрежно разбрасывая ногами листья: «У всех нормальные животы».

От грустных мыслей отвлекает тихий стон Дато. Рядом со мной, пятый день лежит с обширными ожогами молодой грузин. При поступлении, его кожа была ярко-красной с множественными волдырями. Сейчас она отекла и вместо волдырей - нагноившиеся раны.

«Приехал он из далекой Грузии, учиться в Мордовский университет. Поздно вечером шел с друзьями по городу и нечаянно упал в колодец с горячей водой. Над колодцем стелился пар - не заметил открытый люк. Пока товарищи пытались его вытащить, Дато варился в кипятке».

На душе тоскливо, в палате душно. Оделся и вышел на улицу – прохладный чистый воздух ворвался в легкие. Пахнет опавшей листвой и сырой корой окружающих меня деревьев. Прислонился к березе, задумался:

«Всю оставшуюся жизнь, быть одиноким иждивенцем у родителей – без своей семьи, работы, даже в армию не возьмут». Исступлённо колочу кулаком по стволу дерева. Нет! Нет! Нет! Этого не может быть!

Редкие листочки падают на мою «обезумевшую» голову. Болит правая ладонь. Оглядываюсь – никого. Неудобно за проявленную слабость.

Вернулся в палату – ждет мама.

- Саша, что с тобой? На тебе лица нет.

Сажусь на кровать, отрешенно смотрю вдаль и выдавливаю каждое слово:

- Оперировать, не будут!

Она вздрагивает: - Почему?

- Мария Васильевна сказала, что мой кишечник восстановить невозможно!

- А Иван Ильич?

- Она передала мнение Клюева.

Мама садится рядом, обнимает за плечи:

- Что будем делать, сыночек?

- Не знаю! Как с таким животом жить?

- Саша, всякие же люди бывают. У некоторых рук или ног нет - все приспосабливаются. Не хотела тебе говорить, но еще после первой операции в тот день, когда я пришла к тебе в палату мне заведующий отделением, сказал - «Что ты умрешь». Каково мне это было знать? Выйду в коридор – наплачусь, глаза вытру и снова иду к тебе. Четыре дня прошло – ты живой. На пятый день, без всякой надежды на улучшение, взяли на вторую операцию. Резинки напихали в живот и вновь сказали: «Не жилец». Но ты выжил, даже ходишь и себя обслуживаешь. Сыночек, можно и с таким животом жить.

- Не хочу! Мам сходи к главврачу больницы. Пусть меня направят в Москву.

- Хорошо, сейчас и пойду – она уходит…

Продолжаю сидеть на кровати, жду возвращения мамы. Время тянется медленно – кажется, остановилось. Не выдержав, встаю - в палату входит она.

- Была у главврача сынок. Он вызвал Марию Васильевну.

- Мам, ты главное скажи. Меня направят в Москву?

- Так я тебе и рассказываю. Мария Васильевна, при мне главврачу тоже самое сказала. А он мне говорит: «На завтра, через санавиацию мы запросили из Москвы для обожженного парня из Грузии консультанта. Попрошу осмотреть и вашего сына. Может его консультация чем-то поможет».

- А чем он сможет помочь?

- Не знаю, Саша. Думаю, Бог нас не оставит!

Дверь отварилась, вошла черноволосая, с кавказским профилем, пожилая женщина. В обеих руках держит большие сумки. Она настороженно оглядывает палату, взгляд ее останавливается на Дато, и руки опускают на пол тяжелые сумки. Женщина медленно передвигая ноги, тихо произносит:

- Гамадржоба, швили (груз.) (Здравствуй, сыночек) – подходит к сыну.

Он в ответ шепчет:

- Момми (груз.) (мамочка)

Лицо Дато мокрое от материнских слез. Смотрю на эту сцену, от жалости щемит сердце. По щекам моей мамы, также текут слезы…

16 сентября 1969 год.

Проснулся с предчувствием перемен. Все утро не покидает охватившее волнение - от вчерашней депрессии, не осталось и следа.

Мама приехала из дома раньше обычного.

- Всю ночь не могла уснуть. Все думала о московском консультанте. Здесь нам, сынок, больше надеяться не на кого. Может, Бог даст, он чем-нибудь поможет.

Рядом мама Дато. На родном им языке, она тихо что-то говорит сыну. Дато не отвечает, просто смотрит с тоской в ее глаза. Лицо женщины за одну ночь, осунулось и постарело.

Мама подходит к ней.

- Не надо так переживать, дорогая. Дато, даст Бог, вылечится – голос ее спокойный.

- Да-да! Конечно вылечится – с сильным грузинским акцентом отвечает женщина. Она наклоняется, вынимает из сумки крупную темно-фиолетовую гроздь винограда: – Возьмите генацвале (груз. - уважаемая). Это из нашего сада, с лозы посаженной Дато. – на ее глазах вновь выступили слезы.

Мама осторожно двумя руками берет огромную кисть.

- Спасибо, даже не верится, что где-то может расти такой крупный и красивый виноград!

- Да, такой виноград растет только в Грузии. Как я не хотела отпускать сына из дома, но он не послушал – захотел учиться. У нас учится, очень трудно - нужны связи и большие деньги.

Сказав это, она поворачивается к сыну и продолжает ему рассказывать что-то на грузинском языке. Ее голос, уже не такой печальный.

Держу в руках переданную мамой душистую гроздь винограда, но мысли совсем о другом – жду московского доктора…

Полуденные солнечные блики, отраженные от оконных стекол, слепят глаза. В коридоре послышался шум шагов. Дверь распахнулась. В сопровождении наших врачей, в палату вошел гость из Москвы – мужчина, лет за шестьдесят, с глубокими морщинами на лице.

Они подошли к кровати, на которой, молча, с закрытыми глазами, лежит отекший Дато.

Мама вышла из палаты, а его мама отошла ко мне. Она крепко, до побеления в кистях, держится за спинку кровати и кажется, не дышит.

Консультант, долго осматривает больного, периодически что-то спрашивая у врачей. А мама Дато напряженно прислушивается – ловит каждое слово. Затем, они направляются ко мне. Обессиленная, от нервного напряжения женщина, возвращается к сыну.

Мной овладевает совершенное спокойствие. Лежу во всей своей «красе» - пеленка откинута, рана очищена. Консультант садится рядом. Именно таким пожилым, с умными и добрыми глазами и представлял его.

- Здравствуй, молодой человек. Будем знакомиться -Смирнинский Владимир Сергеевич.

Протягиваю ему руку.