— Ну, а что же ты? Как тебе Лондон? Смог растрогаться от слез девушки, которую любил?

— Да, знаешь, смог, — ответил Брайан спокойно, вдыхая терпкий дым в легкие, даже не смотря на раздраженную физиономию Роджера. — Нашел работу, записался на курсы в университет, — он пожал плечами. — А потом получил твое письмо и, как последний идиот, решил приехать сюда, — прошипел он, резко потушив сигарету о лавочку. То ли от усталости, то ли от неудовлетворенных планов, Брайан и сам стал раздражительным. — Где меня, видимо, и не особо ждали.

Роджер застыл на месте, нахмурившись. Он уж никак не ожидал таких слов от Брайана и даже подозревать не мог, что Мэй мыслил об этой ситуации в таком русле. До этой минуты, Роджер как-то и не задумывался о том, какой путь проделал Брайан, чтобы оказаться там, где был Роджер, несмотря на то, что у него могли быть дела в Лондоне, несмотря на то, что там были его друзья и семья; да и вообще, может быть, Брайану и Париж вовсе не нравился, но он все равно приехал сюда только потому, что так захотелось Роджеру. Вид Брайана подсказывал ему, что Мэй хотел бы поскорее уйти отсюда, и Тейлор стал лихорадочно думать, чтобы такое сказать, чтобы загладить эту не совсем приятную ситуацию.

— Я… — сказал он, не зная, что он именно «я».

Повисла неловкая тишина, и Роджер в полном смущении потупил взгляд.

И почему раньше эта ситуация казалась ему совершенно иной? Ему-то виделось все это так, что он, ничего не обещая Брайану на войне, решил исполнить свое желание — а то есть, поехать на Ла-Манш, — при этом, не заставляя Мэя делать тоже самое и позволяя ему остаться с близкими ему людьми, в родном городе. А дальше… да он ведь просто прислал ему билет-пригласительное, даже толком и не думая о том, пойдет ли Брайан на это, не зная, что его будет ждать в Париже.

Роджер всегда слышал от людей, что он — «слишком поверхностный», «переменчивый», «непостоянный», да и вообще — трудно было на него положиться всем этим людям, короче говоря.

Он достал сигарету и покрутил ее в пальцах. Зажал зубами, запалил, несколько раз затянулся и сказал:

— Ну, да. Наверное, ты многим пожертвовал, чтобы сюда приехать.

— Дело не в том, чем я пожертвовал, — Брайан не удержался от того, чтобы не закатить глаза. — Я просто не понимаю, Роджер… — он развел руками, смотря на Тейлора в ожидании четкого ответа. — Ты меня позвал, потому что скучно стало?

— Брайан, — Роджер в ответ театрально закатил глаза, — не говори ерунды. Я никогда не общаюсь с людьми, которые мне неинтересны, — сказал он, махнув рукой, — а развеселить я и сам себя могу.

На улице было людно, и как хорошо, что все эти люди были увлечены собой, а не вслушивались в этот, ну, просто идиотский разговор. Брайану казалось, что из всего этого ничего не выйдет, потому что глупо было что-либо доказывать человеку, который просто позвал его в Париж и не обещал быть трезвым или пьяным, грустным или радостным, уставшим или отдохнувшим. Мэй сам нарисовал в своей фантазии, какой будет их встреча, а теперь вдруг не мог смириться с тем, какой она оказалась на самом деле.

— Ну да, можешь, — прокомментировал Брайан, нервно крутя сигарету пальцами. — По твоему поведению и не скажешь, что я здесь нужен, — слова давались ему с трудом, и он почувствовал, как щеки залились краской. Он не хотел, чтобы Роджер «что-то не то» подумал — например, что Брайан на что-то надеялся, когда ехал сюда, и что представлял их встречу весь этот месяц, и что скучал по нему чуть больше, чем скучают по друзьям.

Брайан не хотел выставить себя дураком, но он абсолютно не умел скрывать свои эмоции, и в таких ситуациях все было написано у него на лице. Мэй ненавидел тот факт, что, скорее всего, Роджер обо всем прекрасно знал, но обсуждать это не торопился. Да и черт возьми, Брайан бы все отдал, чтобы перевести тему в другое русло. Если бы Роджер чего-то от него хотел, то уже десять раз сделал бы какой-то шаг, сказал бы что-то. Брайан надеялся, что парень сейчас был слишком пьян для того, чтобы сделать правильные выводы.

Роджер пристально наблюдал за каждой реакцией Брайана и мимикой его лица, и когда Мэй во второй раз поднял вопрос о своей нужности, а затем — залился краской, Тейлор улыбнулся уголками губ и отрицательно покачал головой.

— Я бы не тратился на твой билет, если бы ты не был здесь нужен, — сказал он чуть мягче.

Роджер чувствовал то, что чувствовал Брайан, и он всегда называл это чувство — «особое отношение». Мэй мог вести себя себя как угодно, делать вид напускного спокойствия и холода, но Тейлору всегда хватало нескольких слов и пары-тройки взглядов, обращенных к нему, чтобы понять, когда человек, сидящий напротив него, был по-настоящему влюблен.

Брайан тупо кивнул, чувствуя пристальный взгляд Роджера на себе. Ему было до ужаса неловко, хотелось просто, черт возьми, под землю провалиться. Ему стоило оставить эту тему, а не жаловаться на то, что Роджер его как-то не так встретил. В конце концов, ехать сюда его никто не заставлял, да и Тейлор ему ничего не обещал.

***

Стояли они на центральной площади, где толпилось множество туристов: они делали снимки, сидели на траве, громко смеялись и завороженно смотрели на Эйфелеву башню. После пятиминутной тишины между ним и Брайаном, пока Роджер давал парню насладиться видом огромной постройки, что казалась такой величественной, возвышающейся над ними, но, в тоже время, безумно красивой в ее лучах света.

— Я знал, что ты не оценишь башню просто так, так что, — он вскинул палец вверх, а затем полез в передний карман джинсов, — я подготовился.

Роджер прокашлялся и, выйдя перед Брайаном, повернувшись спиной к горящей башне, он с наигранно-важным видом зачитал:

— Интересные факты о главной достопримечательности Франции, — он развернулся к башне и, показав на нее рукой, снова вернул свое внимание к помятому списку, — однажды известный портной решил спрыгнуть с башни на парашюте, но не рассчитал что-то в конструкции и разбился насмерть, потому что парашют не раскрылся. Это раз. Виктор Люстиг в каком-то там году решил продать башню на металлолом. И понятия не имею, кем был этот мужик. Это два.

На Роджере была небольшая шляпка, которую до этого он держал в сумке, что висела через плечо. Эту шляпку он явно по дешевке купил на одном из рынков Парижа и теперь, по всей видимости, считал себя настоящим французом. Теплый ветер обдувал его волосы, и красивая улыбка озаряла лицо Роджера даже посильнее тех огней, которыми искрилась сама башня.

— В самом начале, башня ужасно не понравилась местной элите, и они не раз жаловались правительству, чтобы строительство немедленно прекратили. А еще, когда-то башню решили оставить для военных целей. Что скажешь? — резко спросил Роджер, опуская лист бумаги, который больше походил на выдранную откуда-то салфетку. — Представляешь, а могло и не быть ее.

— Вау! — Брайан не смог сдержать смеха, в особенности от вида этой «великолепной» шляпы, которая Роджеру абсолютно не шла. Напряжение между ними, казалось, немного спало, а Роджер уже протрезвел, и даже шел по брусчатке почти ровно. Мэй сумел расслабиться и сконцентрировать внимание на старинных домах и широких улицах, забыв о недавно состоявшемся разговоре. — Роджер, это правда впечатляет! — усмехнулся он, снимая средневековый головной убор с парня и надевая его себе на голову, а точнее, на объемные кудри. — Правда башня какая-то невезучая, не находишь?

— Угу, — хмыкнул Роджер, возобновляя ходьбу. — Если бы я решил построить башню, то ее ожидал бы примерно такой же успех, — улыбнулся он.

***

Роджер был до смерти уставшим, но ему абсолютно не хотелось идти домой и заканчивать на этом общение с Брайаном. Состояние «неадекватности» окончательно прошло, и Роджер пребывал в довольно хорошем расположении духа, хотя внутри было царапающее внутренности предчувствие завтрашнего дня, в котором такое внезапное и редкое счастье за эти годы стремилось сойти на «нет».

Он бы не признался, но, начиная с середины войны и до сегодняшнего дня, Роджер был в постоянной, с каждым днем все ухудшающейся депрессии. Панические атаки прогрессировали (счастье какое — только в Истборне их не было), и у Роджера не было шансов с ними бороться. Он окончательно терял контроль над своим настроением, мыслями, и весь этот страх, грусть и боль от пережитого полностью захватывали его сознание.