Их ложь раскрылась; и он, и Мартин с Джеймсом понимали, что этот момент рано или поздно наступит, и вот он пришел, и все равно было страшно так, словно они об этом и не догадывались.
Лишь однажды смерть дышала Брайану в затылок настолько близко. Тогда он каким-то чудом спасся, сейчас же, что-то внутри парня сжалось в тугой комок дурного предчувствия, что на этот раз ему повезет меньше, и смерть все же отхватит свое. Чудес не бывало.
Когда мешок с его головы наконец сняли, Брайан уже сидел, плотно привязанный к стулу в темном подвале, от сырости в котором ломило суставы и кружилась голова. Рядом, на точно таких же стульях, сидели Джонсон и Дэвис без возможности даже пошевелиться. Их глаза блестели от страха, хотя у второго губы были упрямо поджаты, а плечи расправлены, будто ему хотелось занять гордую, упрямую позу. Всем своим видом мужчина пытался показать, что ему не было страшно, и что плевал он на всех них, а такого вражеская сторона не терпела.
Брайан сглотнул, подумав, что скоро от этого упрямства не останется и следа, потому что всего в метре от них стоял стол. Такой деревянный, ничем не примечательный стол, разве что на нем организовано лежали различные металлические предметы: ножи разных форм и размеров, топоры, иголки и крюки, и еще множество всего, что Брайан видел в своей жизни впервые, и от чего осознание того, что с ними всеми сейчас произойдет, забилось у него в голову паническим страхом.
Через каких-то пару минут афганский лейтенант, ничего не сказав, смачно плюнул каждому из них в лицо. Он взял в руки остро заточенную секиру и, недолго покрутив ее в руках, обернулся к Мартину, сходу отсекая тому правое ухо. Только потом он начал задавать вопросы.
Джонсон заорал не своим голосом, а Брайан, дрожа всем телом, зажмурил глаза и отвернулся, подавляя в себе рвотные позывы. Но сержант, ворвавшийся в его комнату сегодня утром, схватил Мэя за волосы и, с силой дернув на себя, заставил смотреть на то, как его товарища миллиметр за миллиметром кромсали на кусочки. Брайану казалось, что все то, что делали с Мартином, делали и с ним — так невыносимо больно было ему наблюдать за тем, что происходило. Единственное, чего мог желать Мэй, — это скорейшей смерти Джонсона, чтобы эти мучения наконец прекратились.
Через час, казавшийся Брайану нескончаемым, крики Джонсона затихли окончательно, и Мэю показалось, что часть его навсегда ушла вместе с Мартином в могилу. Мужчину было почти невозможно узнать: его обнаженная плоть была покрыта ужаснейшими ранами и гематомами, кое-какие части тела теперь демонстративно, словно трофеи, валялись на полу недалеко от двух, пока еще невредимых британских солдат, а лишенное признаков жизни лицо так и застыло в каменной гримасе ужаса.
Вечность Брайан просидел с остекленевшими глазами, всеми силами стараясь не фокусировать резкость на этом леденящем душу кошмаре, что творился прямо перед ним. От ужаса, который повергнул его, Брайан даже не мог вскрикнуть; все внутри как будто бы онемело, и он сидел на стуле, привязанный, и не понимал, почему солдаты медлят с оставшимися двумя заключенными.
Мэя трясло так, будто бы кто-то пустил разряд электрического тока ему под кожу, в груди нестерпимо болело от бешенной скорости сердцебиения, и пару раз он закашлялся в приступах рвоты, после чего сразу же получил ногой по животу от лейтенанта; он тяжело отхаркнул сгустки крови, никогда прежде не чувствуя такого желания отомстить.
От пота волосы налипли ему на лоб, и Брайан жадно хватал ртом воздух, проглатывая самый настоящий вопль ужаса. Его охватила безумная паника, и он уже не понимал, где находился; все перед глазами плыло, и единственное, что мог уловить его слух, — это отчаянный стук собственного сердца, который так громко звучал в голове.
Брайану понадобилось немало времени, прежде чем он осознал, что лейтенанта в подвале больше не было. Кроме него и Дэвиса, здесь было двое сержантов и изуродованный труп их с Джеймсом общего друга, безжизненно распластавшийся на стуле.
***
Когда их вывели на улицу, Брайан чувствовал себя абсолютно и бесповоротно опустошенным. Его тело продолжало нещадно дрожать, а внутри будто бы ничего и не было. Он, словно во сне, шагал в сторону забора с колючей проволокой, что окружал базу, не понимая, зачем и куда его опять вели.
Подсознание Брайана то и дело возвращало его к тому, что произошло в том чертовом подвале, в голове одна за другой всплывали картинки того, как лейтенант снова и снова использовал орудия пыток, теперь уже на самом Брайане. Мир вокруг был словно в густом тумане, и Мэй все удивлялся — почему этого до сих пор не произошло? Почему он до сих пор не умер?
Время шло, а он все шел и шел, не в состоянии зацепиться за какую-то мысль, чтобы наконец задуматься о том, что же происходило, и к чему все это могло привести. Ноги будто бы потяжелели, и теперь передвигаться было затруднительно, будто его ботинки весили по десять килограмм каждый. Брайан не смог бы описать то, что было у него сейчас на душе — там будто бы зияла дыра, но в тоже время в нем с новой силой пробудилось желание жить. И это было единственным, на чем он мог сосредоточиться, помимо воспоминаний о мучительной смерти Джонсона, его засохшей крови на своем лице и отвратительного запаха железа и сырости, казалось, напрочь въевшегося в его кожу.
Разум прояснился лишь тогда, когда краем глаза он уловил силуэт человека, носившего форму его страны. Брайан не сразу осознал, что форма была британской, но когда он все же понял это, его будто холодной водой облили, и он неосознанно сделал шаг вперед, к этому человеку, тут же получив за это приложенное дуло ружья к своему затылку.
Брайан не знал, кого стоило благодарить: армию Соединенного Королевства или самого Бога, но их хотели спасти. До него доносились слова на знакомом языке, однако он стоял слишком далеко, чтобы расслышать все. Еще было рано чему-то радоваться, но никогда в жизни Мэй не чувствовал себя таким счастливым. Он был готов разрыдаться от приступа сумасшедшего счастья, вызванного проблеском надежды у него в груди. Теперь становилось ясно, почему вдруг, посреди тех пыток, солдаты, что были в той комнате, заперли их и убежали куда-то на долгое время. Теперь это имело смысл — их отозвали, потому что афганская сторона вела переговоры с британской.
Обстановка была напряженной, и ситуация могла накалиться в любую секунду: это чувствовалось в выпрямленных спинах афганцев, которые без приказа даже, казалось, пошевелиться не могли; в том, с какой готовностью лежали их пальцы на спусковом крючке, и с какой недоверчивостью и злостью пылали их глаза. Да и честно признаться, после всех этих месяцев, Брайан научился определять такое на уровне инстинктов, понимая, что сейчас решалось что-то крайне важное.
— Давай шевелись, — услышал он резкий приказ одного из афганцев у себя за спиной. Брайану пришлось приложить немалые усилия, чтобы не сорваться на бег. Его люди были так близко, но в тоже время так далеко, и ему казалось, что если он продолжит идти в том же темпе, то что-то непременно произойдет, и его снова заберут обратно в тот жуткий подвал, и сбежать оттуда ему уже точно не удастся.
— Это все? — услышал он голос британского командира всего в нескольких метрах от себя. Мужчина окинул внимательным взглядом Брайана и Джеймса, который стоял неподалеку от Мэя, такой же бледный и растерянный. Командир сурово смотрел на главнокомандующего афганской стороны, не выпуская из своих рук опущенного вниз ружья.
— Да, это все, — раздался короткий ответ переводчика. Внутри Брайана все скрутило от неконтролируемого чувства ненависти, когда он увидел рядом с переводчиком мужчину, который их радужно «встретил» в тот день, когда они только сюда попали. Ему бы так хотелось убить их всех, причиняя при этом как можно больше боли.
— Мы знаем, что у вас больше наших людей. Неужели вы так низко оцениваете жизнь вашего Премьер Министра? — голос британца звучал жестко, в нем чувствовался напор опытного военного. В эту секунду солдат со стороны Англии грубо вытолкнул вперед себя низкорослого мужчину с огромным животом и маленькими, немигающими глазами. Почти все афганское войско в этот момент, кажется, еле сдержало напряженный вздох, однако все они дернулись вперед, но остались стоять на месте.
