— Британских солдат мы расстреливаем тут же, не задумываясь ни на минуту. Таких тварей, как вы, что вошли на чужую землю и теперь убивают наших людей, мы пытаем с особым наслаждением, и для меня будет огромной честью показать вам после этого разговора их отрезанные части тела, что мы храним в специальной комнате.

И все же Брайану не было страшно.

Он стоял на коленях, со скованными за спиной руками, ожидая, что в любой момент пуля может распороть ему голову, и все, что ему хотелось сделать, — это броситься на этого переводчика и перегрызть ему горло зубами, что не были зажаты никакими повязками и кляпами. Ему было плевать, как скоро после этого три метких пули остановят его сердце. Ему хотелось мести.

Он ненавидел каждого из них всеми клеточками своего тела, и это была ненависть, которую нельзя было описать словами. Она сцепляла челюсти Брайана, вызывала дрожь по его телу и колючую боль в сердце. Ему хотелось закричать от тех слов, что он слышал, и от того положения, в котором они оказались по глупости, но у него не было выбора, и он все также находился в проигрышном положении, едва держа подбородок кверху от усталости и боли.

— Однако, для того, чтобы после этого разговора вы еще смогли хотя бы что-то делать, а не валялись жалкими трупами, как ваши солдаты, вы должны, — он на секунду остановился и перестал расхаживать по комнате, словно следующее слово было особенно сладостно-приятным ему, и сказал: — предать свое государство. Если вы хотите жить, вы будете работать на армию Афганистана, и вы будете изобретать оружие и раскладывать бомбы, и расскажете стратегии вашего войска. А если нет, — черные, как уголь, глаза остановились на красном лице Брайана, — вначале мы отрежем вам языки, потом — отрубим конечности, сдерем кожу живьем и только потом выстрелим в голову.

Улыбка на его лице стала еще шире. В глазах играли победоносные огоньки.

— Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

***

Ночь здесь была особенно тихой. В комнате не было окон, а стены были такие толстые, что нельзя было расслышать происходящего за ними. Единственное, что прерывало тишину, было глухое дыхание спящего Мартина; Джеймса он не слышал, и, скорее всего, тот также не мог сомкнуть глаз, как и сам Брайан.

В темноте их узкой комнаты, где стояло всего две кровати без постельного белья, Брайан был рад, что никто не видел его слез. Он не плакал: всего одна слеза покатилась по его носу, и он смахнул ее пальцами.

После всего произошедшего, когда волна ужаса, наконец, окатила его с головой, и это дерзкое желание сразиться с афганскими солдатами голыми руками сменилось на дикий ужас, Брайану стало страшно. По нескольким причинам.

Во-первых, они согласились на перечисленные условия переводчика. Это означало то, что теперь им придется работать на чужую армию и изготавливать оружие, рассказывая афганской армии технологии британской стороны, либо расставлять мины по периметру, либо доносить на свою же армию.

С последним они уже успешно справились. Сразу после того, как главный солдат группы Брайана сказал, что они сдаются, им устроили допрос, который длился около часа. С ними не мелочились: за каждую секунду промедления, им тут же прилетало кулаком по лицу или по голове.

Им нужна была любая информация об отрядах британской армии, ее передвижениях, стратегиях, способа передачи писем, лазаретов и еще уймы всего. Им не оставалось ничего, кроме как безбожно врать, и Брайан знал, что их вранье очень скоро грозилось раскрыться, а после этого ни о какой пощаде и речи не могло было идти.

Во-вторых, их поместили в маленькую комнату, в которой, по всей видимости, они какое-то количество времени в сутки смогут спать, а затем их будут забирать с конвоем на место производства оружия или для продумывания стратегий. Они ни на секунду не смогут остаться одни — разве что в этой душной комнате, в которой за долгий промежуток времени и задохнуться можно было, — и то, Брайан опасался, что она может каким-то образом прослушиваться.

В-третьих, их план побега — которого пока еще не было — казался неосуществимой вещью. Они не могли обсудить его, не могли выйти из этой комнаты, не могли увидеть всю территорию полностью. Они совершенно ничего не знали о том месте, в котором находились, и чтобы продумать план, потребовалось бы очень много времени — их у него не было. По расчетам Брайана, им оставалось жить всего несколько дней — до того момента, как их ложь постепенно начнет вскрываться.

Из их команды лучшим стратегом был Эндрю Уинстон, и слезы Брайана, которые при воспоминании об этом славном мужчине снова появились на его глазах. Это был, пожалуй, один из самых умных и храбрых людей, которых Брайан встречал, и сегодня он поплатился за свою отвагу и преданность Британии.

Еще тогда, в том подземелье, где их держали афганские солдаты и переводчик, Эндрю не выдержал. С рваным криком он поднялся на ноги и бросился к переводчику, даже успев зацепить того плечом, однако несколько пуль попали в его тело, и Эндрю замертво упал на пыльный холодный пол. Надо было отдать должное: солдаты стреляли метко — каждая пуля прилетела ему прямо в голову, и совсем скоро вокруг бездыханного тела образовалась лужа крови.

Брайан лежал на твердой кровати, и перед его глазами стояло мертвое туловище Эндрю, а в ушах звенел громкий крик Джеймса, чтобы они оставались на местах. Мелькали также картинки частей тела его сослуживцев, которые им так милостиво продемонстрировали. Брайан чувствовал, как боль с каждой секундой становилась все больше, и у него не было сил выдержать ее. В такие моменты ему по-настоящему не хотелось жить.

***

По всей видимости, кормить их не собирались. Рано утром — предположительно, рано утром, потому как окон нигде не было, и Брайан полагался на внутренние часы — их разбудили и повели в довольно просторный зал через множество темных коридоров и лестниц; каждый солдат, которого они встречали, ядовито усмехался и плевался какими-то шутками в их адрес.

Брайану было все равно. Все равно, пока он шел по всем этим проходам, пока ему объясняли, чем именно они будут заниматься, что с ними будет, если им вздумается сбежать или связаться с армией противников (так теперь они должны были называть британскую сторону), кто с ними будет работать. Все равно, пока они рисовали макет конструкции бомбы, описывали, по каким именно стратегиям раскладывала их армия противников, какое оружие они использовали, сколько танков имели и прочее.

Брайана здесь не было. Он методично выполнял работу, думая, как же вышло так, что, боясь за собственные жизни, они предавали свою страну и, можно сказать, изготавливали оружие против своих же солдат. От этого ему становилось так тошно и грустно, что иногда ему хотелось броситься на одного из военных, что пристально следил за их работой, чтобы тот пристрелил Брайана без мучений.

Хотя это и было неправдой — никто из них не боялся смерти, как таковой. Каждый из них знал, что их знания и мозги для Англии намного ценнее, чем их мертвые тела, и Брайан краем глаза замечал, как Джеймс с Мартином осторожно осматривали помещение, в котором они были, пока работали, и явно пытались построить хотя бы какую-то картинку плана здания.

Он не чувствовал голода и усталости. В это трудно было поверить, но Брайану казалось, что война превратила его в робота, и события, которые с каждым разом становились все хуже, негативно влияли на него. Он чувствовал, что менялся изнутри, и менялся в худшую сторону, и от этого он терял остатки надежды и веры в самого себя. Он думал — умрет, ну и ладно.

Однако он так только думал. Брайан совсем забыл за эти четыре месяца, что было обстоятельство, которое могло повлиять на него еще сильнее, чем сама война, и что ему, вообще-то, было, ради чего жить. Брайан уж никак не ожидал, что в этом месте могло быть что-то хорошее, но это хорошее случилось тем же вечером, когда после двенадцатичасовой работы и короткого ужина черствым хлебом и стаканом воды, их ровным строем повели обратно в «комнату отдыха». Брайан шел, опустив голову, и чувствовал, что усталость, наконец, полностью одолела его, и ему было трудно даже ногами шевелить. Куска хлеба оказалось тоже недопустимо мало, и живот неприятно скрутило.