Что же представлял собой экспедиционный корпус, с которым вскоре пришлось столкнуться республиканцам на Гвадалахарском направлении? Сюда были подтянуты три фашистские волонтерские дивизии, до 8 тысяч человек в каждой, полностью моторизованная итальянская дивизия «Литторио» (до 10 тысяч человек) и две полумоторизованные итало-испанские бригады. Корпусу придали около 60 самолетов. Командовал им дивизионный генерал Манчини (псевдоним генерала Роатты). Немало его офицеров прошли боевую практику на полях Эфиопии.
Особые надежды возлагали итальянцы на дивизию «Литторио». Ее командир, генерал Бергонцоли, возглавлял ту мотогруппу войск, которая проделала марш в несколько сот километров и заняла столицу Эфиопии Аддис-Абебу. От Муссолини он получил персональное задание таким же образом ворваться в Мадрид. Хуже выглядели кадры волонтерских дивизий. Их консулы, синьоры, центурионы и капоманипулы (то есть полковники, майоры, капитаны и лейтенанты) служили раньше в фашистской милиции. Они лихо орудовали, когда нужно было расправиться с бастующими рабочими или безоружной демонстрацией, но на поле боя вся их смелость нередко улетучивалась, а воинские способности оказывались не на высоте.
Экспедиционный корпус назывался добровольческим. Однако пленные показали, что на деле сформировали его в порядке общей мобилизации, не брезгуя прямым обманом итальянцев. Перед нашими глазами во время допросов пленных проходили батраки, строители, уличные торговцы, шоферы, сапожники, горнорудные рабочие, мелкие служащие, крестьяне, парикмахеры. Многие из них являлись членами фашистской партии, но заявляли, что на фашизм им наплевать, а в партию они вступили, чтобы не остаться безработными или в целях служебной карьеры. Большинство было завербовано в отряды военизированных рабочих, направлявшиеся, как им было объявлено, в Африку, и только на пароходе им сказали, куда их везут на самом деле. Цель поездки в Испанию волонтерам очертили так: «поддержать общественный порядок и ликвидировать традиционно плохое отношение в Испании к женщинам и детям». А солдаты, которые попали в экспедиционный корпус из регулярной армии, вообще стали «добровольцами» преимущественно по жеребьевке, проведенной в подразделениях берсальеров в принудительном порядке. Имелись там и настоящие добровольцы — отпетые фашисты. Но таких было не так уж много.
Еще 6 марта я получил первые тревожные сообщения о сосредоточении итальянцев южнее Сигуэнсы. Тревожные потому, что в этом районе стояла лишь одна 12-я республиканская дивизия. Ее пять бригад растянулись на фронте в 80 километров. Из 10 тысяч бойцов только 6 тысяч имели винтовки. Дороги были прикрыты всего 85 пулеметами и 15 орудиями. Что собираются предпринять итальянцы? Простая демонстрация противником своего «наступательного духа» или начало серьезной операции? Если речь шла именно о последнем, то тревожиться стоило. Система обороны севернее Гвадалахары не была развита в глубину. Окопы отрыли в полный рост, но проволочные заграждения существовали лишь кое-где, сплошной линии окопов тоже не было, а блиндажи годились скорее для жилья, чем для боя. Обучить 12-ю дивизию как следует командование еще не успело. Некоторые дефиле в горах под Гвадалахарой были прикрыты отрядами гражданских гвардейцев всего в несколько десятков человек.
Я попытался получить более точные сведения о противнике в хунте обороны. Однако там отнеслись к сообщению о возможных боях на Гвадалахарском направлении несерьезно. «Эль-Пардо — вот где будет сейчас наступать Франко», сказали мне. Генерал Миаха не верил данным о сосредоточении врага у Сигуэнсы. Справедливости ради скажу, что советский военный атташе в Испанской республике В. Е. Горев поддерживал эти взгляды и тоже не придавал полученным сведениям должного значения.
Гораздо внимательнее, чем Миаха, отнеслись к делу испанские коммунисты. В то время шел пленум ЦК компартии, и товарищи из ЦК, с которыми я связался неофициальным образом, обещали сообщить все, что узнают о враге.
Чтобы разобраться (а сделать это нужно было немедленно, ведь речь шла о судьбе Мадрида), я направил в Гвадалахару А. И. Родимцева. Утром 7 марта от него пришло донесение, мало меня обрадовавшее. Судя по всему, там действительно появились итальянцы. Я вместе с Б. М. Симоновым в тот момент объезжал позиции на Хараме. Ознакомившись с донесением Родимцева, мы решили тотчас ехать на гвадалахарский участок. По дороге успели побывать в штабе 3-го испанского корпуса и договорились о срочном выводе нескольких бригад для отправки их под Гвадалахару. Я вызвал командира танковой бригады Д. Г. Павлова и отдал ему распоряжение готовить боевые машины также для переброски на северо-восток.
Побывали и в штабе 12-й дивизии. Картина, которую мы там увидели, была достойна пера юмориста. Но нам тогда было не до смеха. Площадь перед домом утопала в грязи. Комдив, саперный полковник Лакалле, со второго этажа дома беспомощно поглядывал в окно, боясь выйти наружу и запачкать ноги. Нас он встретил на лестнице. Перед нами стоял в грязной нижней сорочке, шерстяных носках и ночных туфлях небритый человек. Когда мы попросили его рассказать об обстановке, он повел нас к карте. Карта представляла собой кое-как сложенные вместе, даже не склеенные листы. На них цветной ленточкой было изображено что-то вроде линии фронта. Но проходила она гораздо севернее, чем мы думали!
— Вы отбросили итальянцев до этого рубежа? — спросил я.
— Нет, они были здесь вчера, — спокойно отвечал комдив.
Оказалось, что это вчерашние данные. А где же сегодняшние? Комдив искренне удивился. Откуда ему знать, если комбриги еще не обедали? Выяснилось, что командиры бригад ежедневно приезжали к нему за 50 — 60 километров обедать и во время еды рассказывали об обстановке. Другими сведениями комдив не располагал.
Делать нам в штабе больше было нечего. Мы уже собрались ехать в 50-ю бригаду, как вдруг наше внимание привлек шум на соседнем дворе. Там скандалили бойцы батальона «Теруэль» 33-й бригады, присланные в качестве подкрепления. Подумать только, они прибыли в штаб дивизии, а им вместо отдыха преподносят приказ о выступлении на фронт. Пытаемся уговорить их, но бесполезно.
Обращаемся к наштадиву-12: есть ли в Бриуэге резерв? Узнаем, что имеется батальон 48-й бригады, но без оружия, На вооруженных теруэльцев с его помощью не воздействуешь... Ладно, говорим теруэльцам, отдавайте оружие другим, а сами отправляйтесь в тыл, как трусы! На малейших следов стыда МАИ раскаяния не видим. Бойцы снимают оружие и складывают его во дворе. Тут же винтовки были переданы резерву, а «Теруэль» возвратили в Мадрид. Впоследствии мы узнали, что в этом подразделении оказался ряд франкистских агентов, а некоторые бойцы были заражены анархистскими идеями.
Тем временем мы встретились с командиром 11-й интербригады Гансом Каале, по тревоге поднявшим свою бригаду, а с фронта приехал комбриг-50. Начали мы его расспрашивать о положении. Он спокойно рассказывает, что его бригада отступает и нет гарантий, что она остановится.
— А вы зачем приехали?
— Как зачем? Обедать!
Мы подумали, что комдив-12 тут же отстранит от командования легкомысленного комбрига. Но тот не менее спокойно пригласил его к столу. Иначе отнесся к делу товарищ Ганс. Разложив карту, мы посоветовались и наметили меры, которые необходимо предпринять немедленно, а также определили, как использовать интернационалистов и все другие резервы, которые подойдут сюда, с тем чтобы превратить этот участок в костяк обороны и плацдарм для контрнаступления. Комдив-12 согласился со всеми предложениями и спокойно ушел обедать. Комбриг-50 поехал с нами, по шоссе на северо-восток. Навстречу брели безоружные солдаты, как раненые, так и здоровые. Завидев нас, они поспешно спускались с шоссе в грязь и стремились спрятаться где-нибудь в стороне. Издали доносился сильный артиллерийско-пулеметный огонь. По мере приближения к фронту поток отступавших возрастал. На 93-м километре Французского шоссе мы наткнулись на штаб 50-й бригады. Настроение там было неважное, боем он не управлял. Из всех офицеров только молодой и энергичный коммунист, командир 2-го батальона, вел себя достойно. Он останавливал отступающих, пытался сколотить из них труппы и вернуть назад.
