(Ивушкин мимоходом напомнил себе, что это, вообще-то, общая квартира, и тут же забыл об этом).

Немец открыл быстро, но неторопливо: плавно потянул дверь на себя, поднимая взгляд на русского. Выжидающее, изучающее: «Что дальше?».

Николай шагнул в комнату, и Ягер отступил, пропуская. Остался у двери, опираясь на тумбу, и поглядел, как тот подпихнул кроссовки к стене у входа, кинул выданную ветровку на крючок. Коля искоса глянул на него, замер и откинулся на противоположную стенку в коридоре, не представляя, зачем вообще заварил эту баланду и с какого края к ней теперь подступиться. Немец, вероятно, решал те же вопросы бытия, судя по задумчивому взгляду. Его волосы, заметно отросшие, ещё не просохли после душа и влажной, растрепанной полотенцем соломой торчали в разные стороны, отвлекая внимание и добавляя картине какую-то домашнюю, совершенно не напряженную обстановку.

— Суп нашёл? — вдруг вырвалось у Ивушкина, сложившего руки на груди.

Клаус растерянно приподнял брови:

— Что?

Николай вдруг усмехнулся и побрел в комнату за наушниками с переводчиком. Пора бы уже выучить чертов немецкий. Пришлось повторять вопрос. Ягер, растерянно помедлив, всё же качнул головой:

— Ещё нет. Я только полчаса назад пришел.

Ивушкин пожал плечами:

— Тогда пошли есть. Я с утра и маковой росинки в рот не брал.

Клаус с недоумением посмотрел на него. Было ли это чувство вызвано фразой или самим предложением, Коля выяснять не стал, доставая кастрюлю и ставя её греться. Повернулся к севшему на крайний стул Ягеру, который чувствовал себя явно некомфортно.

— Давай пропустим вопрос, зачем я это сделал, потому что я сам не знаю, — предложил русский, и Клаус фыркнул, чуть насмешливо глядя на него:

— Надо… разобраться, как нам с тобой уживаться, — сказал он негромко.

— А чего разбираться? Ты убивать меня планируешь?

— Знаешь же, что нет, — выдохнул тот, едва удерживаясь от того, чтобы не закатить глаза. Этот вопрос успел ему порядком надоесть.

— Вот и я не планирую. Пока, по крайней мере, — уточнил Коля, — А до тех пор, пока в этом доме не остался хозяином только один, дела будут обстоять так: я займусь едой, а ты будешь следить за уборкой. Согласен?

— Приемлемо, — Клаус чуть улыбался. — У тебя суп кипит.

— Ах, черт, — ругнулся русский, дергая вентиль. Он осторожно разлил по тарелкам густую жидкость, в которой плавали разварившиеся кусочки картошки, морковки, нарезанные короткие полоски солёных огурцов и перловая крупа.

— Позволь уточнить, что это? — заинтересованно склонился над тарелкой Ягер.

Ивушкин пожал плечами:

— Рассольник. Ленинградский, — зачем-то уточнил он; подумав, снова добавил, — мама часто готовила.

Немец промолчал, дуя на исходящую паром ложку. Атмосфера после упоминания города ощутимо потяжелела, по всё ещё оставалась какой-то замедленно выжидающей.

Клаус пригубил и не смог не признать:

— Вкусно.

Ивушкин фыркнул: ещё бы. После госпитальной-то еды.

— Но, — продолжил вдруг Клаус, — думаю, имеет смысл нам иногда меняться обязанностями…

— Заметано, — тут же поймал его на слове Коля, пока немец не успел вставить дополнительные условия, и стал медленно опустошать свою тарелку.

Поднялся, сложив ту в раковину. Оповестил:

— Посуда на тебе.

Немец не возразил, занятый едой. Ивушкин проверил кастрюлю, где осталось уже меньше половины, вздохнул. На завтра хватит, а там думать придётся. Идея с рассольником возникла у него совершенно спонтанно: просто захотелось домашнего. А перловка к тому же напоминала о передовой. Немцу здорово повезло, что его выписка совпала с супом — были дни, когда Ивушкин перебивался исключительно хлебом.

Совершенно рефлекторно он налил чая, как раньше, когда ещё жил с матерью. Две кружки, себе и Ягеру. Поставил на стол. Тот глянул на русского с растерянным удивлением, но благодарно кивнул. Протянул шутливо:

— Из тебя бы вышла отличная хозяйка.

— Сейчас этот кипяток окажется у тебя за шиворотом, — беззлобно отозвался Ивушкин, делая первый глоток. — Что тебе Фьюри говорил? Насчет боя нашего показательного?

— А, это, — Клаус кивнул, довольно откидываясь на спинку стула на секунду и переводя дух, а в следующую уже поднимаясь и подходя к раковине. Засучил рукава, открыл воду:

— Сказал, что даст на выбор каждому из нас слабо тренированных бойцов, примерно по пять человек.

— Чего? — не расслышал Коля, у которого из-за громкого напора воды микрофон отказывался различать слова.

Немец фыркнул, в молчании домыл посуду и сел обратно, принимаясь за ещё не успевший остыть горячий чай:

— Сказал, все произойдет примерно через неделю. Мы будем выбирать себе в команду бойцов, которых он предоставит, по пять человек, — терпеливо повторил Клаус, — на одном из этажей — огромный тренировочный зал, имитирующий поле. Директор расскажет подробнее, когда придет время.

Ивушкин вздохнул, поглядывая в кружку:

— Побыстрее бы. Я тут от скуки готов на стены лезть. Как твои отчеты, кстати?

— Отчеты?

— Записи о прошлом, — подсказал Коля.

Ягер поморщился:

— Только ими и занимался, когда в госпитале лежал. Всё, что мог, уже зафиксировал.

— Оперативно, — хмыкнул Ивушкин, глядя в темное отражение на поверхности чая.

— Я могу занять свободную комнату? — уточнил Клаус в повисшем молчании.

— Дальняя моя, — вяло донеслось ему вслед.

***

Сон не шёл. По-хорошему, Коля уже должен был храпеть на весь дом, наконец зная, что за стенкой кто-то есть. Но за стенкой был фриц, враг, и за пару дней это не проходило. Он напоминал себе, что Ягер — неправильный фриц, но сон от этого не возвращался.

Зато появилось много времени на раздумья. В частности, его занимал вопрос, какого хрена он вообще, мало того, что решил остаться здесь, так ещё и настоял жить с ним, как с соседом, под одной крышей. Почему?

Как ни странно было это признавать, но вместе с опасением перед Ягером-фашистом, пришло и спокойствие перед Ягером-солдатом. Он был уверен, что пришло.

Прежде всего, потому что с приходом немца исчезла тишина. И даже если тот молча сидел в своей комнате, звона в ушах больше не ощущалось. Но главное заключалось в другом. Клаус помнил всё, что произошло по ту сторону злополучной реки: их сражения, концлагеря, войну, — он сам был там, как и Коля. Он знал, что это не было сном. И, глядя на его изуродованную половину лица, Ивушкин заново убеждался во всём. Как ужасно неправильно это бы ни звучало, здесь, в чертовой Америке двадцать первого века, Клаус был для него ближе, чем кто-либо, ближе, чем Наташа, с которой он был знаком чуть больше недели и по-прежнему не знал о ней ничего.

Николай чувствовал, что немцу от него ничего не надо, кроме одного своего присутствия, — и это тоже успокаивало его.

Может, тот ощущал что-то похожее?

Не выдержав бесцельной траты времени, Коля рывком сел, оглядел тёмную комнату и вышел в коридор. Дверь в комнату Ягера была приоткрыта, и оттуда лился тусклый свет ночника. Ощущая себя разведчиком на вражеской территории, Ивушкин подошёл ближе и заглянул.

Клаус сидел у изголовья кровати и читал, держа книгу в темно-синем переплете вертикально.

— Не спится? — не отрывая взгляда от строк спросил немец.

Он был в расправленной рубашке, а глаза немного покраснели от плохого света и напряжения. Николай сначала вспомнил, что забыл переводчик в своей комнате, а потом вспыхнул экран лежащего тут же на тумбе устройства Ягера, и механический голос ровно проговорил вопрос на русском.

— Как-то не особо, — согласился Коля, ничуть не смущенный своим разоблачением, — читаешь?

— Изучаю язык, скорее, — поправил тот, поднял и показательно покрутил в пальцах лежавший тут же карандаш.

— И как успехи?

— Тяжело, но не невозможно, — Ягер чуть улыбнулся, заложил закладку и закрыл книгу, — Чего-то хотел?

— Я? А, нет, ничего. Просто… так.

— Как видишь, дисциплину не разлагаю, — хмыкнул тот, намекая на сказанные в порыве воодушевления слова в кабинете Фьюри.