Он и сам выдохнул, подтягиваясь обратно до ровной покрытой зеленью земле и уткнулся лбом в траву, позволяя себе свободно дышать. Спать ненадолго перехотелось — вид перекатывающихся под шерстью мышц отрезвил его. Коля открыл глаза, всё ещё не поднимая подбородок с земли, и поглядел вперед. Подтянись он на пару сантиметров ниже, угодил бы лбом на камень. Тут, где они оказались, было ещё сумрачно, но он легко разглядел частые мелкие камушки среди высокой зеленой травы, обломанные сучья, опавшие, явно прошлогодние листья, муравьёв, что бродили тут и там в поисках материала для своего жилища. Впереди, сколько хватало глаз, высились деревья, и земля была усеяна их вздыбившимися корнями. Он скосил глаза вверх — рваные клочки полу тусклого неба подтверждали мысли о рассвете.

Лежать было спокойно, и его вновь потянуло вздремнуть, но земля больно давила на подбородок и Коля со вздохом сел нормально, помогая и немцу вылезти из запруды. Тот неловко забирался, опираясь только на одну ногу, а вторую подтягивая волоком. Весь измазанный разводами крови и земли, растрепанный, он походил на раскрытого разведчика, которого успели здорово попинать, и, Ивушкин полагал, он и сам выглядел не лучше.

Он вздохнул. Этот чёртов немец слишком часто появлялся рядом в последние пару лет: сначала Нефедово, потом злополучный концлагерь, побег и вот сейчас. События менялись, а эта фашистская гадина была постоянно под боком. Вот и пойми: невезение это или..?

Стоило его, конечно, пристрелить, по-хорошему. Внизу, на склоне осталась лежать его чудом выжившая винтовка. Которая, если и согласна работать дальше, то только после чистки и сушки. А даже если она была бы в идеальном состоянии у него под рукой, сил выстрелить всё равно не было. А даже если бы и были — они не пойми где, пуль мало, а фриц всё равно в ногу раненый, далеко не убежит.

Николай вздохнул, косясь на эту ногу. Тут был либо перелом, либо вывих, не меньше. А в этом случае нужны шины.

***

Короткая пробежка, казалось, выкачала из Клауса все с таким трудом восполненные силы, и теперь он не мог заставить себя даже открыть глаза. В груди догорали последствия пожара, но дышать уже было намного легче. Ягер, впрочем, совершенно не думал об этом. Его гложила досада, что умереть в бою не вышло.

«Теперь, — подумалось ему невесело, — есть два пути: быстрая смерть от пули или же медленная — в советском лагере».

Вариант того, что он скоро станет военнопленным, грозился перерасти в факт, если только немецкая разведка не найдет их первой — не с его ногой куда-то бежать.

«Ну уж нет, — тут же решил Клаус, — сейчас, только рука немного окрепнет, и сразу убью себя».

Но чем спокойнее билось сердце, тем меньше хотелось умирать. Он знал, что должен это сделать если не для себя, то для страны, но сил сделать решительный шаг всё равно не находил.

Меж тем Николай встал на ноги, и Клаус подобрался весь, как смог, ожидая.

«Стреляй же, — с напряжением подумал он, — давай же, ну!»

Но Ивушкин только отряхнул колени, сделал пару шагов прочь и ушёл куда-то. Клаус почувствовал замешательство, но всё равно не смог заставить себя открыть налившиеся тяжестью веки. Мир вокруг затих, и лишь где-то наверху раздавались заливистые рулады птиц.

«Может, — запоздало пришла мысль, — он просто решил бросить меня тут? С раненой ногой, наедине с медведями — я недолго протяну. И врага прикончит, и рук не запачкает».

Ягер подумал над этим, и понял, что, наверное, это лучший вариант для них обоих — разойтись без боя. Может быть, ему даже хватит сил встать и добраться до одного из немецких аванпостов или удачливости, чтобы натолкнуться на отряд. Определённо, лучшее решение.

И вдруг ему совершенно неожиданно подумалось, что тогда их противостояние с Ивушкиным оборвется, ведь вряд ли они уже пересекутся. Эта возвращённая жизнь, спасение из реки, в обмен на жизнь Николая, которую Клаус выторговал в стенах концлагеря, слишком напоминала конец, расхождение дорог их судеб.

Клаус не понимал, почему так не хотел этого конца. Слишком много стало этого русского за последние пару лет в его жизни. Пусть лучше застрелит.

А меж тем Коля, совершенно не подозревая о терзаниях своего невольного спутника, вернулся с несколькими крепкими ветками. Бросил их рядом, потянулся к сапогу. Немец, лежащий на земле приоткрыл глаза и от неожиданности дернулся так, что впечатался затылком в траву.

Ивушкин фыркнул от смеха, поглядывая на него:

— Не боись, калечить сильнее не стану. Ты и так пришибленный. На голову, — ехидно добавил он, вспоминая их рукопожатие.

Клаус по интонации догадался, что Ивушкин не собирался пока что его убивать, и потому постарался не дергаться, только вот зашипел сквозь зубы, когда Николай перехватил его подмышки и сильнее втащил на траву. Пересел и аккуратно стянул сапог. Лодыжка посинела и распухла: возможно, даже закрытый перелом. Он вздохнул, поднял глаза на немца, который поглядывал на ногу обречённо, будто уже потерял её или будто она — его смертный приговор.

Что, в принципе, было правдой.

Ивушкин прикусил с силой внутреннюю сторону щеки. С ногой надо было что-то делать. Но не аптечки, ни даже тряпки перевязать у него нет. Хотя…

Николай скептически оглядел лежащего без движений на спине немца и решительно склонился над ним, дергая за полы чужого кителя и вытряхивая того из рукавов. Потянулся к рубашке, спешно выдавливая пуговицы из петель. Ягер оторвал взгляд от неба, дернулся и с возмущенным недоумением покосился на русского, заговорил что-то на своём.

Сил уговаривать его или что-то объяснять не было. Николай чувствовал, что если ещё и заговорит сейчас, быстро отключится от усталости, а потому продолжал молчать, делая то, что задумал. Он сорвал с немца рубашку, заставив выпутываться из узких манжет, и утянул серо-белую от воды ткань себе на колени. Немец укутался в мокрый китель, растирая плечи ладонями. Николай краем глаза успел заметить следы от нескольких пулевых на животе и левом плече, но у него не то, чтобы было время и желание разглядывать.

Ягер мельком подметил, пока Иван возился с его вымокшей одеждой, что сейчас, вероятно, было раннее утро — солнце ещё не показалось из-за высоких деревьев, лишь лучисто рыжело где-то за широкими кронами. Они действительно оказались в лесу. Клаус с недоумением вспоминал карту — а этот участок он в связи с операцией изучал тщательнее других, — и никак не мог понять причины такого коренного различия ландшафтов. Первая мысль о том, что их снесло течением, разбилась вдребезги о доносившийся грохот водопада левее, и река явно брала начало там, а значит вынести их по реке сюда не могло.

Но и если бы их нашли, какой смысл было, во-первых, вылавливать их, во-вторых, переносить на новое место и, в-третьих, топить снова? Этот вариант ещё более невероятен.

Николай тем временем спокойно поддел небольшим ножичком нитки на стыке плеча и рукава и, дернул, рванул по шву раз, затем — второй. Бросил получившуюся безрукавку обратно владельцу, а лоскутами обернул распухшую ступню, зафиксировал её под прямым углом к голени, подложил ветку под подошву. Приделал к конструкции ещё пару хворостин покрепче с двух сторон и оглядел свой шедевр, едва не морщась от топорной работы.

Он вздохнул, вытянул сначала свой пояс, а потом и ремень фрица — пафосный кусок черной лакированной кожи, — из петель и стянул им художество потуже. Главное — чтоб держалось. Тут не госпиталь, чтоб в перчаточках да со стерильными бинтиками.

С этой мыслью Ивушкин откинулся от пострадавшего к своей части камня и перевел дух, борясь с голодным обмороком.

Поглядел краем глаза, как немец быстро дрожащими от холода пальцами натянул сначала безрукавку, как потом накинул поверх голых плеч китель. Ивушкин задумчиво поскреб подбородок, глядя на него.

— С погонами надо что-то сделать, — пробормотал он сам себе, вздохнул, понимая, что снова придется вставать и решительно придвинулся полулежащему немцу обратно, опять приставая к его верхней одежде: поддел ножом левый погон и одним рывком тут же срезал его.