— Так точно, — внезапно сдавленным от волнения голосом выдавил Клаус, не в состоянии поверить в услышанное.
— Прекрасно, — кивнул мужчина, переводя взгляд на Николая, — мистер Ивушкин, организация Щ.И.Т.а и американское руководство приносит вам свои искренние извинения за произошедший инцидент. В связи с этим мы готовы в кратчайшие сроки обеспечить вас всеми документами, местом жительства, работой — в случае, если вы останетесь в Америке, или возможностью наладить новую жизнь в той стране, что вы назовёте.
— Ну ничего ж себе щедрость, — присвистнул Ивушкин, а мысленно одернул себя: «Маршал Жуков, Коля!».
Он помолчал, потом покосился на замершего, внимательно прислушивающегося к его словам Ягера и вздохнул, решаясь:
— Товарищ директор, я бы хотел лично следить за исправительными работами немца до окончания срока его наказания.
— Что ж, мне проблем меньше, — легко пожал плечами Фьюри, внимательно глядя на него, — Щ.И.Т. предоставит вам работу согласно вашим способностям и квартиру на территории базы. Если вы настаиваете на личном контроле, могу даже поселить вас вместе с мистером Ягером.
— А настаиваю, — лихо выдохнул Николай, тут же замечая вскинувшийся и сосредоточившийся на себя недоуменный взгляд Клауса, — а то станет ещё дисциплину разлагать и подрывать идеологию мирного населения.
Немец, слушая в наушнике его бред, нервно дернул плечом. Фьюри ухмыльнулся.
— Тогда принимайте на себя ответственность за его поведение в нерабочее время, — подленько заключил он и обратился к Клаусу: — Так, значит, вот ещё что: через две недели, когда ваша нога вернет себе полную функциональность, мы проведем тактическую полевую игру для выяснения уровня ваших навыков. А на это время вот вам, мистер Ягер, ваше первое задание: взять тетрадь и записать в неё имена-звания всех людей, что вы помните, кто удостоился награды, кто погиб, при каких обстоятельствах. Напишите всё, что знаете, о ходе боёв, в которых участвовали, ваши воспоминания о военачальниках и так далее, и так далее. Внесите, так сказать, полезный вклад в дополнение исторических памятников для новых поколений. Вас, мистер Ивушкин, я бы попросил сделать то же самое. Эту информацию мы могли бы передать руководству нынешней Российской Федерации.
При упоминании страны Ивушкин замер, вслушиваясь в звуки названия, сглотнул в волнении и коротко кивнул: «Сделаю».
— Вот и всё, бойцы, — директор откинулся на спинку кресла, — добро пожаловать в Америку.
========== Глава 6 ==========
Всю первую неделю Ивушкин провёл в выделенной им двоим комнате в полном одиночестве: Ягер долечивал ногу в госпитале. Хатёнка была двухкомнатной, и хоть Коля не знал нынешних норм в делах житейских, казалась ему роскошной. Впрочем, наверное, любое чистое и просторное помещение, которое он мог бы назвать своим, было для него сокровищем после времени, проведённом в тесных, вонючих, битком набитых людьми каморках. Налаженный водопровод, душ идеальной температуры, ароматное мыло — всё это вызывало желание мыться несколько часов кряду, что он, собственно, и делал, до жжения и крови натирая посеревшую кожу.
Наличие неограниченного и никем (почти) не контролируемого свободного времени кружило голову. Конечно, значительно остужало её полное незнание местного языка, но просто выйти и медленно гулять по улицам, наслаждаясь чистым, мирным небом, ничто ему не мешало.
Однако через пару дней воодушевление стало покидать его. Всё чаще начали сниться кошмары, будто шокированный случившимся организм наконец решил напомнить о себе: о лагерях, о далеких полях сражений сорок первого, что он застал и что навечно засели в его памяти. Просыпаясь, он, выравнивая хриплое дыхание и отирая пот, долго не мог понять, где находится, почему помещение такое большое и где другие люди, с которыми, он был уверен, засыпал бок о бок.
Это выматывало. Высыпаться не выходило, хотя его постоянно клонило в сон от безделья. Ограниченный круг доступа, ограниченный круг общения — всё это выводило его из себя сильнее, чем следовало бы.
Ему казалось, что его вырвали из реальной жизни, из движения, опасностей, когда нельзя было сидеть на одном месте долго, и запихнули сюда, в тягучее болото мирной реальности.
Ему казалось, из одних тюремных стен он угодил в другие, успев лишь на секунду глотнуть свежего воздуха.
Ему казалось, он — горсть земли с червями, что закинули в деревянную бочку и выбросили в море; черви-воспоминания всё мечутся, запертые внутри, а вода-безопасность всё прибывает, норовя размягчить сознание.
Царившая в доме тишина звенела в ушах контузией. Он всё пытался сбежать от неё, вырываясь на улицу или в городской парк. Наташа подсказывала музыку и фильмы, а Коля, открыв для себя интернет, вместо этого углубился в историю Великой Отечественной войны, и однажды, досматривая видео-воспоминания одного советского солдата о взятии Рейхстага и неосознанно широко улыбаясь, неожиданно почувствовал соленые дорожки на щеках.
Николай так не рыдал лет с восьми, когда случайно потерял папину старую будёновку, почти единственную вещь, оставшуюся от него. Он даже испугался, когда пару минут подряд не мог остановить слёзы, и так тяжело было в груди, что в пору было просто ложиться и помирать.
Видит Бог, он не хотел становиться дезертиром.
Общительный и шутливый человек, не утративший эту черту даже в концлагере, здесь он почти ни с кем не общался. Не мог, не понимал язык да и не стремился понимать. Коля, прошедший войну, не раз побывавший в сантиметрах от летевшей в него пули, не понимал людей вокруг, даже солдат Щ.И.Т.а, которые фактически ведь тоже — бывалые военные.
Отрадой для него была Наташа. Она приходила каждый день в девять утра, вела его в здание Щ.И.Т.а, рассказывая про город: перечисляла продуктовые точки, современные местные нормы поведения; они садились в свободном кабинете, и несколько часов занимались каждый своими делами: Наташа разбирала отчеты прошедших операций, выявляя ложь, логические несостыковки, умолчания, искажения фактов или просто недостоверную информацию, Коля, захлебываясь в воспоминаниях, писал мемуары, как просил Фьюри. Свои впечатления от начальства, имена товарищей, сколько из них погибло и как, описывал людей, с которыми познакомился в застенках лагерей, — всё, что мог вспомнить. Он выскабливал всю свою память изнутри чайной ложечкой, передавал её бумаге, чтобы не забыть, чтобы убедиться, что действительно было.
После они с Романов придвигали стулья поближе друг к другу, и она терпеливо начинала учить его английской грамматике и словам. Глядя на Наташу, Ивушкин снова чувствовал себя на школьной лавке и испытывал щемящую благодарность за то, что встретил её здесь.
Иногда она не могла оставаться с ним, и тогда Николай уходил бродить по улицам, не желая возвращаться в пустой дом. Часто в это время он замечал слежку некоторых молодых агентов и только вздыхал: вряд ли они ожидали от него намеренных глупостей, скорее, смотрели, чтоб ни во что по неопытности не влез.
Про «Кэпа», великого Капитана Америка, он узнал от особо ярых фанатов, которые в деталях рассказали его историю. С самим Стивом Роджерсом они почти не пересекались. Коля иногда ловил краем глаза на его нерешительный взгляд, будто тот хотел подойти. Может, его терзало желание поговорить с кем-то, кто понимал, что есть война; поговорить о чем угодно, начиная от целесообразности действий армий и заканчивая тем, какое мерзкое это чувство, когда гарь смешивается с серой, соляркой и оседает на стенках глотки, что не вдохнуть, не выдохнуть. Однако Стив, сторонясь Николая, почему-то сдерживал себя и так ни разу и не подошел.
Тоска по родине ещё не оформилась окончательно и не получила своё название, но ощущалась тянущем, настырным чувством в груди, которое несколько терялось на общем фоне.
Всё изменилось через полторы недели.
Вернувшись как-то вечером в квартиру после уроков Наташи, Ивушкин обнаружил дверь закрытой изнутри, и сразу всё понял: немец вернулся. Интересно, какими волшебными пилюлями его кормили, чтобы добиться такой скорости? Пришлось стучаться в свою квартиру, как в чужую.
