Леандра решила, что в конце концов нет ничего плохого, если какой-нибудь бедолага получит небольшую помощь от Бару. Поднесла сложенные ладони ко лбу на манер людей Лотоса и произнесла молитву, почувствовав, что часть силы в её мускулах превратилась в божественный текст одного из городских ковчегов. Молитва будет находиться в ковчеге до тех пор, пока бог не удовлетворит чьих-нибудь чаяний.

Открыв глаза, Леандра обнаружила, что Барувальман бочком-бочком пятится от неё. Без сомнения, торопится к знакомому нищему из восточных доков, которому почешет спину и отработает молитву.

– Кай, напомни, пожалуйста, нашему божественному приятелю о его обещании.

Не успела она договорить, как Холокаи преградил Бару путь. Жалкая божественная совокупность посмотрела на Леандру детским ликом, на котором была написана жестокая жажда наркомана.

– Люди говорят, что в заливе Стоячих островов завёлся лорнский неодемон. Этого достаточно, сиятельная госпожа?

– Об этом нам уже известно.

– Некоторые утверждают, что слабых божеств нашего города убивает неодемон, а другие – что это культ Неразделённой Общины раздирает божественные совокупности на куски и кормит ими собственного неодемона. Но все согласны, о, да, все! – что скромным душам вроде меня следует остерегаться. Иначе нас могут обидеть.

Леандра задумалась. За последние десять лет слухи о культе Неразделённой Общины, стремящейся приблизить Разобщение и служить демонам, когда те пересекут океан, возникали не раз и не два. Прежде Леандра не обращала внимания на этот бред. Однако прошлой ночью контрабандист из Триллинона тоже расспрашивал её об этом культе.

– Ещё какие-нибудь слухи? – поинтересовалась она.

– О, нет! Нет-нет! – Бару замотал богомольей башкой. – То есть, да. Болтают, что на Империю наступает Тихое Увядание. Неурожаи, то да сё. Богатые купцы уже потирают руки в предвкушении огромных барышей, они…

– Слышала, – оборвала его Леандра. – Скажи, почему ты называешь меня «начертательницей кругов»?

– Все так называют могущественную госпожу, – недоумённо взглянул Бару. – И её саму, и её отца.

– Никто нас так не называет. С чего ты взял? Небось сам только что выдумал?

– О, да, сиятельная госпожа! То есть, нет. Я бы никогда не посмел ничего выдумывать. Дозволено смиренному Барувальману теперь удалиться? Я всё скажу так, как захочется госпоже, только отпустите бедного Бару!

Леандра ещё на секунду задержала на нём пристальный взгляд, потом кивнула Холокаи. Тот шагнул в сторону, и Барувальман шмыгнул в узкий проулок между двумя белёными стенами.

– Треклятое отребье, – проворчала Леандра и двинулась дальше.

– Слушай, Леа, а тебе не повредит эта молитва? – спросил Холокаи, догоняя её. – Ты как-то говорила, что молитвы тебе опасны.

– Вряд ли, – ответила она, прижимая руку к животу. – Хотя если верить богозаклинанию на моей голове, через час боль в животе усилится. Кстати, я вспоминаю теперь, что час назад почувствовала, как мои будущие «я» чем-то смущены и огорчены.

– Лично меня Барувальман всегда смущает и огорчает, – сказал Дрюн с улыбкой, словно его это забавляло.

Они возобновили подъём. Леандра поправила платок, солнце стояло уже высоко. Она оглянулась на залив, высматривая корабль матери. Взгляд случайно зацепился за грязную аллею квартала Наукаа. Между домами натянуты были верёвки, на которых трепыхалась постирушка, под нависающим скатом крыши притулились оборванные фигуры двух спящих нищих. Однако её внимание привлекли не они, а то, что для Леандры являлось символом Шандралу.

Футах в пяти от неё, у входа в аллею, валялась кожура манго. Внезапно мировосприятие Леандры расширилось. Изогнутая манговая кожура была почти геометрически правильной идеализацией искривлённого пространства. На её внутренней поверхности сохранилась лишь толика яркой, жёлто-оранжевой мякоти. Обратная, тёмно-зелёная сторона, испещрённая чёрными точками, становилась к краю густо-красной. Сама по себе кожура не значила ничего. Но не заметить эту было невозможно: она лежала в лужице жидких фекалий.

Пустяковая деталь, грязный мазок на бескрайнем полотне чудесного дня в прекрасном городе. Другие и внимания бы не обратили, но Леандра не могла отвести глаз.

Подстёгнутые богозаклинанием на её голове божественные аспекты разума Леандры вышли на первый план. Тело, ослабленное недавней молитвой, охватил приступ. Текстуальный мозг заработал так быстро, что восприятие Леандры продолжало неуклонно расширяться.

Леандра ощутила каждую ниточку ткани своей мантии, своего платка, кожу сандалий. Затем Холокаи, Дрюна и их богозаклинания.

Божественное мировосприятие протянулось всё дальше и дальше. Оно вобрало в себя окружающие дома, грязь в переулках, манговую кожуру и дерьмо. Оно поглощало город до тех пор, пока Леандра не начала терять самоё себя.

Теперь она ощущала не только белёные стены города, но и горячее солнце над ними. Она не только видела отдалённый храм-гору, но стала прохладным камнем его коридоров. Она была причалом, деревянными досками, стонущими под грузами и ногами. Она была прилавками на Висячем рынке, заваленными мешками с тёмными зёрнами кофе, блюдами с корнями земляного тарро, стопками сигар и горками соли; пирамидами плодов хлебного дерева, личи и ямбозы; рулонами шёлка, коваными бронзовыми амулетами, нефритовыми ожерельями и дешёвыми безделушками.

В Храме Воды она сделалась оранжевыми бархатцами на ожерельях юных невест. В Нижнем Баньяновом квартале – лозами бугенвиллии, оплетшими стену кухни. Она была дымом очага, деревянным кольцом мужчины, ударившего жену, одинокой медной рупией на дне чашки нищего. Она была вонючей лачугой в квартале Наукаа, опустевшей после эпидемии холеры, и приземистой плюмерией, роняющей свои белые лепестки на старую чёрную собаку.

– Леа!

Холокаи схватил её за правую руку. Леандра медленно оседала на землю. В глазах потемнело… взять его за руку… удержаться… Над ней склонился Дрюн, его смуглое лицо казалось маской тревоги.

– Ты не дышишь! – закричал Холокаи ей прямо в ухо, принимаясь её трясти. – Неужели я не могу даже на секунду от тебя отвернуться? Давай, не дури, начинай дышать. Дыши, тебе говорю!

Он отвесил ей пощёчину. Всё сдвинулось. Щека горела. Наконец, восприятие Леандры уплотнилось.

– Ты начала дышать, Леа! – кричал Холокаи. – Молодчина, а теперь без фокусов.

Его слова казались абсурдными до тех пор, пока… пока… Он размахнулся, словно намереваясь вновь ударить Леандру, и тут воздух с шумом вырвался из её лёгких.

– Не надо! – пискнула она, судорожно хватая ртом воздух. – Я… дышу…

Её переполняли эмоции. Ужас, головокружение, отрешённость от мира, как будто она была пьяной. Тяжело дыша, Леандра вцепилась в руку Холокаи. Они вдвоём ждали. Наконец, дыхание успокоилось.

– Это опять случилось, да? – спросил он. – Ты опять стала городом?

– Да.

– А знаешь, что я скажу? Ты как-то говорила, что твои приступы заставляют людей, оказавшихся рядом, лучше понимать магические языки, помнишь? Я тут посмотрел на четырёхрукого, – он кивнул в сторону Дрюна, – и смог понять его текст. Я у тебя большой умник, верно?

Леандра только кивнула. Из её глаз потекли слёзы. Она поднялась и утёрлась. Подумала о прекрасных и омерзительных вещах, которыми только что была. О дерьме, о деревянном кольце на пальце мужчины, бьющего жену. Слёзы жгли глаза.

– Создатель, прокляни их всех! Я так ненавижу этот отвратительный город! – крикнула она, хотя на самом деле её сердце болело за город, за её город.

Леандра тёрла глаза, пока слёзы не высохли. Оставалось надеяться, что этот случай не вызовет новую вспышку болезни, и ей не придётся принимать гормон стресса.

Холокаи и Дрюн терпеливо ждали, пока Леандра не придёт в себя.

– Это всё молитва Барувальману, – сказала она. – Ну, и заклинание вокруг моей головы. Вот что меня подкосило.

– Значит, больше никаких молитв, – заключил Холокаи.

Дрюн бережно коснулся её плеча нижней правой рукой.