– Доктор, мне действительно не хотелось бы причинять вам вред, – заговорил негромко, без скользких интонаций. Голос был простой, располагающий и знакомый. – Вы прекрасный специалист в своей области, преданный офицер, хороший учёный. Даже если Нуньен Сингх сбил вас с пути, это ещё не преступление. Многие пали жертвами его изощрённого ума. А такими людьми, как вы, не разбрасываются. Поэтому я хочу предложить сотрудничество.

На этот раз МакКой ухмыльнулся.

– Давайте сотрудничество. Вы так и так будете меня пытать, потому что формулу я не помню. Зато между сеансами будете за терпение рассказывать мне сказочки. Кто и за сколько заставил вас предать Федерацию. На кого вы работаете. Какие такие цели… – голос сорвался, и дальше МакКой почти хрипел, когда хотелось орать, – какие цели оправдывают в ваших глазах смерти почти тысячи живых разумных существ!

Невидимка только вздохнул. Как мог бы усталый человек после честного трудового дня.

– Вы называете меня предателем, доктор. Но почему, позвольте спросить? Какие мои действия или поступки дали вам основание считать, что я предаю Федерацию?

Он умолк, предоставив пленнику пространство для интерпретаций. В конечном счёте – для сомнений в своей правоте.

Вместо этого МакКой судорожно старался вспомнить чёртовы вулканские техники. Вот где пригодилось бы стрессовое стимулирование памяти, да только не работало оно, и всё тут.

– Отдавая Хана под вашу непосредственную ответственность, мы надеялись, что уж вы-то сможете противостоять его гипнотический харизме. Очевидно, мы ошиблись. Печально это видеть, доктор МакКой. Что он вам рассказывал? Как мы над ним издевались? Попирали его непомерную гордыню? Выдёргивали перья, строя коварные замыслы по свержению Федеративного совета с его помощью?

Как вы одним приказом убили семьдесят человек из его экипажа

Но этого говорить было нельзя. Нельзя, чтобы они догадались, что хановы птенцы рядом.

– Вы зря тратите время, адмирал хрен-вас-знает-кто, сэр. Давите на чувство вины кому-то другому.

Молчание.

– Действительно, – заметил Райс.

МакКой смотрел в сторону, но всё равно заметил, как он ткнул что-то на столе.

А дальше было плохо.

Десять минут боль и её затишье чередовались непредсказуемыми интервалами. Сердце в груди билось как обезумевшее, в ушах шумело. От боли подскочило давление, и теперь его ещё и тошнило. Намокшие от пота волосы противно липли ко лбу и лезли в глаза, и МакКой, чуть отдышавшись, поклялся себе подстричься коротко. Так коротко, что даже налысо. Короче не бывает.

Он дышал и старался не смотреть вниз. Пол внизу был прозрачным, с видом на космос прямо под ногами, и смотреть на него аэрофобу со стажем означало впасть в панику.

Десять выигранных минут – не так плохо.

Ещё десять раз по столько же, это в худшем случае. Не страшно.

Не страшно же?

– Вы готовы продолжить наш диалог?

– Ваш монолог вы можете продолжать, сколько… – МакКой выплюнул кусочек кожи от губы, который случайно отгрыз во время болевой стимуляции. – Угодно.

– Появилось желание что-то рассказать?

– О да. Да. В школе я один раз подложил опоссума в стол своей училке по астрономии, забавная такая зверюга, знаете ли…

На сей раз ему показалось, что ломают пальцы. Иллюзия была настолько реальной, что сквозь свои вопли чудился жуткий хруст костей.

– Формула, которую Флот так настойчиво пытается у вас получить, доктор, – неспешно вернулся к разговору невидимка, когда чёрная пелена у МакКоя перед глазами рассеялась, – способна излечить массу болезней…

– А ещё… варить кофе… и делать за вас отчёты, – проговорил МакКой, прикрывая глаза. В ушах всё ещё шумело.

Через секунду, впрочем, это стало неважным.

Его допрашивал Райс. Долго, может, минут сорок. Давил на его совесть как главного медика. Расписывал, что будет с «Энтерпрайз», если МакКой промолчит. Его вопросы почему-то становились всё отрывистей, а продолжительность болевых стимуляций – всё дольше.

Потом он исчез. МакКой не мог даже обвиснуть в своих ремнях, чтобы дать отдых напряжённым мышцам, не мог пошевелить крыльями, не мог вдохнуть глубже – грудь опоясывало сразу два ремня, и вплотную. Он ничего не мог. Его тошнило, ему было страшно, и хотелось сдохнуть. И где-то в сознании настойчиво зрела мысль просто открыть рот…

И назвать комбинацию-ключ, «открывающую» все перспективы использования крови Хана. Стоит только открыть его. Чёртов. Рот.

– Формула, которую Флот пытается у вас получить, способна лечить болезни, сейчас считающиеся смертельным приговором, – снова послышался в темноте негромкий голос. – Сколько раз вам приходилось объявлять пациентам смертельные диагнозы, проклиная собственное бессилие? А сколько выдающихся людей в расцвете научной, гуманитарной, дипломатической карьеры умирали, не доведя уникальные начинания до конца? Увы, мы знаем, что последователи зачастую не способны продолжить их дело. Но это, конечно, далёкие примеры, а, как я знаю, ваша дочь…

МакКой, почти впавший в прострацию, дёрнулся в креплениях. Он не хотел это слушать. Не хотел. Только не от этого лживого ублюдка. Но слова против воли просачивались в уши – негромкие, неспешные. Размеренные.

–… насколько я помню из материалов по вашему досье, ей переломало крылья при падении с большой высоты. Я прав? И не только крылья. Множественные переломы, массовое внутреннее кровотечение... обломки костей разрывали внутренности, и лёгкая фаза шока за несколько минут перешла в тяжёлую, но умерла она только через полчаса… её успели найти ещё живой.

Он старался не слушать. Не слышать. Не думать. Бесполезно.

– А теперь представьте, что было бы, если бы у семьи каждого флотского служащего по специальному приказу командования в доме хранился образец изобретённой вами сыворотки. Судьба вашей дочери сложилась бы иначе. Одна инъекция… Ах, ну конечно. Простите, доктор. Я забыл, что бедная девочка погибла ещё до изобретения вами сыворотки. Но другие дети, офицер МакКой. По статистике, из-за тяжёлых переломов крыльев каждый день в мире погибает около десятка детей. Таких же, как ваша дочь. Эти случайно сломанные пуховые крылья, оборвавшиеся из-за несчастных случаев жизни... горе родителей. Вы уверены, что ваше молчание стоит дороже?

– Зат…кнись.

МакКой еле пропихнул это слово сквозь сжатые зубы. Крылья выворачивало такой болью, какая их пыточному аппарату снилась только в сладких грёзах. Будто кто-то медленно выкручивал разом все кости из суставных сумок, и связывающие их мышцы и связки рвались и лопались, как перетянутая до предела проволока.

– Зы-ы…т…кнись!.. – это почти бульканьем, едва чуя, как ремень впился напряжённое горло.

– Нет, я не замолчу, доктор МакКой. Я не замолчу. Потому что это правда. Это настоящая цена вашего молчания, а не абстрактные цели и высокопарные слова.

Воцарилась тишина. Горло перехватывало, и дышать получалось только рывками.

Ещё час

Или полтора

Или два

Джим сколько тебе нужно

– Я дам вам подумать. Одну минуту. И если вы согласитесь помогать, вас тут же вытащат из этих ремней. И больше никто, никогда и пальцем вас не тронет.

Время капало.

– Марта, увеличь до десяти, – мягкий голос Райса.

МакКой закрыл глаза.

Из-за ионного шторма сбоили сканеры, и пользоваться ими для навигации было нельзя. Сейчас Саратога напоминала Джиму слепца, бредущего по скоростному шоссе, вытянув руки. Курс был просчитан заранее и, по словам Хана, учитывал всё, что только можно, но… корабль всё равно был слеп, эта жуткая подвешенность в пустоте с ума сводила.

Они медленно продвигались по направлению к кораблям Федерации, километр за километром, используя шторм как укрытие.

Где-то по ту сторону от врага зеркальным курсом шёл Орфей.

За каких-то несколько суток всё перевернулось с ног на голову, Хан оказался единственным средством спасения, как тогда, с Возмездием и Маркусом, но теперь между сверхчеловеком и Джимом стоял МакКой. И его слово, которому ещё хрен знает, можно ли верить после сыворотки.