– В жизни бы не подумал, что меня это когда-то обрадует…

Капитан снова опускается в кресло, тяжело и устало. Этот разговор его почти вымотал. В последние дни его вообще очень быстро выматывает… что угодно.

– Ты знаешь, – Джим усмехается, – а я думал об этом. Что… ну, что у тебя никого нет. Думал, как было бы классно, найди ты себе хоть кого-то. Ты же не старый вовсе, классный такой мужик… со своими тараканами, конечно, но у кого их нет. А тут это. Чёрт возьми… – Приглаживает волосы пятернями. – Значит, всё нормально? Ты нравишься Хану, но… как бы… в общем, всё под контролем?

– У тебя будет повод бояться в двух случаях: если я сдохну, и он останется без присмотра, либо если я вдруг перестану собой быть.

– А корабль? Почему ему не нужно захватывать корабль? Опять это твоё чутьё?

– Можно и так сказать, пуховой мой.

Боунс зашуршал, выругался, кое-как поднялся на ноги. Но тут же плюхнулся на кровать и уставился в пол.

– Останься. Я тебя вычешу. Пожалуйста.

Спок просил не оставаться сверх необходимого.

Но Боунсу сейчас это нужно. Чтобы Джим остался.

Хотя и вычёсывался он недавно.

Джим улыбается МакКою.

– Что, опять лезет, да? А я с собой нихрена… короче, жди. Я тогда хоть сполоснусь, чтоб по комнате не летало.

– Ну, не делай вид, что всё нормально, малой. Можешь ныть, что старый доктор совсем ополоумел – раз в полнедели вычёсываться заставляет. А потом, – в его голосе прорезаются привычные ворчливые интонации, и Боунс тыкает в сторону капитана пальцем, – я тебе осмотр проведу. Мне твоё состояние не нравится, на ходу спишь. Это с твоей-то вечной батарейкой в заднице.

– На себя посмотри, развалина. Еле ходишь.

Джим, бурча, лезет в маккоевский шкаф за полотенцем. Ополоснуться всё равно надо.

МакКой был с ним непривычно ласков. Не тянул пух, не ругался, не ворчал по поводу того, что Джим опять замусорит ему всю комнату. Джим почти не ощущал его рук в своём пуху, а обычно чувствительные зубья чесалки сейчас только ласково почёсывали основания крыльев и спину. Хоть засыпай. О пухе напоминал только периодически шлёпающийся на клеёнку мокрый счёсанный комок, который Боунс стряхивал с расчёски.

– Надо выучить Спока тебя вычёсывать, – сказал задумчиво где-то минут через десять молчания. – Пора уже. Совсем взрослый.

– Два дня, – повторил МакКой, собирая по полу пух губкой. Джим взвыл. Натурально взвыл.

– Да ты обалдел, старая ты развалина! Два дня! Может, мне не есть ещё два дня, а?!

– Ты мне тут жопу с пальцем-то не сравнивай. Есть ты будешь. Хорошо, сбалансировано питаться. Сладко спать. И – не – трахаться.

Пух облепил мокрую губку. Проще было её выкинуть, чем отмывать, что МакКой и сделал. Скинул в пакет для мусора, затянул на нём завязки.

– Не трахаться! Со Споком! Ну как можно!

Джим выл, покачиваясь на табуреточке. Покачивался с такой интенсивностью, что ножки стучали по полу. Равновесие в сию шаткую конструкцию привносили развёрнутые капитанские крылья.

– Он тебе, кстати, тоже спасибо не скажет, хмырь! Он меня отпускал с таким… намёком, чтоб я быстрее возвращался. А я теперь что? Приду и жопу покажу?

– Покажи жопу, – согласился Боунс, почти смеясь и накидывая на развороченную кровать одеяла. Спать ему прошлой ночью пришлось часа два от силы – крылья ломили и не давали. Вот всю кровать и переворочал своей вознёй. – Это всегда можно – Споку жопу показать. Только вот делать с ней ничего не давай.

– Будешь иметь дело с расстроенным Споком, ты, – Джим тоже смеётся… ну так, слабенько. Выглядит так, как будто не спал двое суток. – У меня, значит, только счастье в личной жизни проклюнулось…

– И истощение организма от перетраха на горизонте нарисовалось, ага. А с учётом твоей рабочей нагрузки и того, что ты продолжаешь тренировки, это всё равно что целенаправленно себя убивать.

МакКой проходит к репликатору, забивает заветный код. Джим и сам может сделать, но так с Академии ещё повелось: они с Чеховым обычно сидели и ждали, пока он не отдаст им по большому картонному стакану какао, закрытому и с трубочкой. Вот и сейчас Джим получает в лапы шоколадно-молочный коктейль и расцветает, как кактус в весенней пустыне.

– Всё, сердце твоё утешилось? Вот и дуй отсюда, дай мне отчёты спокойно дописать.

– Сам не ебёшься, так и другие не должны?

Джим захватывает трубочку ртом, поднимается, продолжая невнятно возмущаться. У самой двери, прежде чем выйти, подмигивает только.

И скрывается за дверью.

– Пизделка пуховая, – привычно ругается Боунс, заваливаясь на кровать с раскрытыми крыльями и подтягивая к себе падд. В такие минуты он особенно благодарен провидению за то, что в его жизни есть Джим Кирк.

Джим, посасывая коктейль (ещё продолжает посмеиваться немного), открывает дверь в свою каюту.

Спок, явно только после душа, с влажными ещё волосами и поблёскивающими влагой перьями, лежит на кровати в одном полотенчике и что-то читает. Голографическая страница, наклонно мерцающая в воздухе, совершенно точно не на стандарте: коммандер свободно читает на восьми языках и четырёх вулканских диалектах, а иногда, после какой-нибудь бетазойской научной статьи или орионского стихотворного трактата, обращается к Джиму разными неземными словечками. Один раз Кирк полчаса ржал с андоррианского «я тебя люблю», пока Спок не сунул ему переводчик с этой фразой и Джим не узнал перевод. После чего резво заткнулся. Это было первое признание коммандера.

Господи Спок

Быть таким противозаконно

Джим осторожно заходит в комнату, тянет коктейль через трубочку. А когда Спок поднимает глаза, у Кирка почти перехватывает дыхание.

Вот так у них обычно всё и начинается. С вот такого… тёмного жаждущего взгляда.

– Доктор запретил, – выдыхает Джим, выпуская трубочку изо рта. Он действительно чувствует себя уставшим… но как же хочется. И голосок внутри – такой тоненький, противный, говорит: «Ну разочек-то, ну что с разочка-то будет».

Взгляд Спока тут же меняется.

– Ты болен?

– Нет, просто истощение организма. Пере… старался.

Джим отставляет стакан на одну из тумбочек, садится рядом со Споком и целует его. Целоваться им точно можно – хотя Боунс и это мог запретить, из вредности-то.

Спок целует его только слегка и отстраняется.

– Тогда нам следует ограничить количество контактов. Почему ты не сказал мне, что чувствуешь себя плохо?

– Потому что я не думал об этом.

Джим как будто пьян от этого «нельзя». Он проводит пальцами по щеке Спока, сглатывает – и валится на кровать на спину. Не видишь Спока – меньше хочешь трахаться.

– По поводу видео мы поговорили. Он сказал, что Хан к нему неравнодушен, но всё под контролем.

– Хорошо. – Спок убирает все голографии – Джим краем глаза видит, как гаснет мерцание голубоватых голографических страниц. Потом ложится рядом, устраивая нижнее чуть раскрытое крыло под собой, перьями слегка задевает капитана, Джиму приходится завернуть одно своё на себя, как одеяло. Спок мягко обнимает его, гладит по перьям. От влажных волос коммандера пахнет мятно-травянистым, как в солнечный, но прохладный летний день. Их перья шуршат друг о друга.

– Я всё же прошу тебя просмотреть видео до конца, Джим, – говорит тихо. – Мне важна твоя безопасность.

– Не очень приятно видеть, как твоего друга домогается сверхчеловек, знаешь ли…

Джим вытаскивает падд – злополучное видео всё ещё стоит на паузе – и воспроизводит его заново.

Хан прижимает палец к подбородку МакКоя.

МакКой говорит о сказках и… влечении к своему полу?

Они отлетают друг от друга, когда открываются двери турболифта.

А потом Хан и вовсе скрывается в каюте доктора.

Джим молчит, когда видео заканчивается. Ему сейчас даже сказать нечего. МакКой не мог ему врать – не мог же? – но как тогда объяснить это всё?

Спок его не тревожит. Он просто лежит рядом, на боку, слегка обнимая и прижимая к себе и утыкаясь носом в его волосы. Споку не нравится запах Джима, вообще запахи людей, но он сам признаётся, что иногда запах именно Кирка действует на него умиротворяюще.