– Я всё же выберу верить ему, – Джим ставит падд на сон и откладывает. – Я должен. Ты поддержишь меня?
– Я нахожу доверие вопреки фактам нелогичным, Джим. – Легкая щекотка в волосах, шорох, и виска касаются суховатые губы Спока. – Но принимаю твоё решение верить в рамках общей нелогичности твоей расы.
– Ты смотри, какой логичный.
Джим берёт его руку. Прижимается губами к его изящным сильным пальцам. Возможно, Споку было бы лучше знать о том, что эксперимент с изменением сверхлюдей провалился. Но это даст ему ещё больше поводов нервничать из-за Хана и не доверять Боунсу. Пусть лучше так.
Альфа-смена началась для Хана… нехарактерно. Одна из научниц, упорно отводя глаза, передала ему записку. Попросила передать доктору МакКою. Но ни от кого записка, ни что в ней написано, не сказала. Хан бы отказался, не будь ему нужен повод зайти к доктору лишний раз. Как будто за прошедшую ночь доктор мог самостоятельно лишить себя крыльев – глупость, конечно, но как хотелось зайти и увидеть собственными глазами, что они на месте, прекрасные, жёсткие, отливающие сталью.
К тому же, Хану просто хотелось его увидеть. Ему нравилось наблюдать за доктором.
Записку Хан по пути развернул. Он хотел знать, что какой-то неизвестный пишет Леонарду. Но там была только странная химическая формула Vo+LiK(Sol2)+ArKak=ZBS. ArKak было жирно подчёркнуто одной линией, ZBS – двумя, а снизу написана дата – через неделю от сегодняшнего дня. Положим, Li – это литий, K – калий (их соединение вообще возможно?), Ar – аргон. А остальное-то что? Если это шифр, то это самый странный шифр на свете. И было бы время на расшифровку, но его не было.
Что ж, хорошо.
Хан уверенным шагом зашёл в медотсек, не обращая внимания на взгляды – доктор как раз отчитывал за что-то кудрявого лейтенанта Павла Чехова.
– Пашка, ты хоть понимаешь, как сейчас больно будет? – возмущался доктор, надевая перчатки. Желтоватая тонкая резина плотно облегала его руки. Чехов сидел на кушетке, понуро склонив кудрявую голову. – Понимаешь, потому что это уже в третий раз. И не делай мне тут жалобные глаза, сам знаешь, что обезболивающее бесполезно! А перья где повыдирал? До крови, чтоб тебя!
– Я думал, что прокатит, – бормочет бледный лейтенант с сильным акцентом, косясь на его руки в перчатках. – Серьёзно, думал, залезу на эту duru…
Хан прислоняется к стене, наблюдая за этой картиной. А ведь и правда – он же думал, что ему нужен осведомитель по делам на корабле. Лейтенант Чехов – идеальная кандидатура. Судя по чатам, он всегда в курсе слухов, и при этом крайне умён.
Доктор в это время легонько ощупывал неестественный выступ на его крыле, на месте сустава, что соединял кости крыльного предплечья и кисти.
– Так, dur своих будешь при Сулу поминать. Готов?
Чехов сжал губы и кивнул.
Под громогласное «BLYAT’» доктор правой рукой дёрнул золотистое крыло лейтенанта на себя, левой “вдавливая” выступающую кость на место. Должен был быть ещё и хруст, но его из-за вопля никто и не услышал бы. А сам лейтенант сейчас сидел и тихонько подвывал от боли.
Доктор, придерживая крыло, второй рукой ласково прижал его лохматую голову к себе.
– Ну, нормально всё, Пашка. Всё хорошо уже. Щас охлаждающий фиксатор наложим, потом вправим вывих плеча.
Хан почувствовал лёгкий укол ревности. Он прекрасно понимал в этот момент, что доктор обнимает Павла, чтобы утешить, и что это скорее отеческие объятия, но…
Он поймал взгляд доктора. Улыбнулся и склонил голову в приветственном жесте.
– Мистер доктор.
– Только не говори, что и ты крыло вывихнул, на вправление этой махины троих сгонять надо, – доктор посмотрел на него крайне недовольно. – Подожди пять минут.
– Этого не нужно. Я всего лишь пришёл передать вам записку.
Кажется ли ему, или Леонард ведёт себя слишком профессионально? Будто бы Хан не прижимал его к стене вчера, будто не касался его, не говорил с ним. Неужели решил делать вид, что ничего не было?
Делать вид, что ничего не было, есть смысл, когда ничего больше и не будет. А это определённо не про их случай.
Я прав, доктор?
Хан протянул ему измятый клочок бумаги.
Доктор, уже выпустивший Павла, но успевший взять в руки какую-то белую упаковку, кивнул на стол:
– Туда.
Но если Хан положит записку туда, у него не будет шанса увидеть, как доктор её читает.
– Я подожду, – он, улыбнувшись ещё раз, убирает протянутую руку.
Чехов, шмыгая, вытирает нос рукавом.
– Лейтенант, – Хан обращается к нему, – вы упали откуда-то в инженерном?
– Да оттуда, – он смотрит на него косо. Потом, косо, на записку, – там, знаете… бандура есть, короче, ну и Скотти сказал, там полетел усилитель. Ну я и подумал…
Но тут доктор, закрепив на его крыле небольшой приборчик (кажется, он охлаждал сустав и всё же как-то ослаблял боль), начал складывать само крыло, чтобы потом зафиксировать, и Чехов страдальчески зажмурился. Когда тихо щёлкнул накрыльник, он с явным облегчением выдохнул, но тут доктор взялся за его руку. Вправление обычного сустава Чехов вытерпел стоически, как и фиксацию плеча, а после выдёргивание держащихся на честном слове и поломанных перьев и замазывание мелких синяков-царапин регенератором.
– Четыре дня крылом не шевелить, – начитывал доктор в процессе работы. – Разминать осторожно, только чесалкой-массажёром. Фиксатор не трогать. Если сустав воспалится – идёшь сразу, не ждёшь, пока от боли выть будет хотеться, как в прошлый раз. Понял?
Скулу лейтенанта украсила последняя полоска биопластыря. Он кивнул. Доктор подобрал что-то с пола и протянул ему.
Золотистое перо, единственное из выпавших целое.
– На, отдашь Сулу в коллекцию.
– У него есть мои, – он слез со стула, неловко улыбнувшись, но Хану пришла идея.
– Лейтенант, а у вашего друга… коллекция?
– Да, перья, – Павел чуть светлеет лицом. – Везде их собирает, знаете. Даже после вашей драки хотел, только там на сувениры всё растащили, и теперь он даже не знает…
– Подождите. – Хан завернул крыло вперёд и выдернул у себя перо. Одно из маховых второго порядка, крепкое, чёрное, мягко блестящее. – Можете ему подарить.
– О, спасибо, сэр… – Павел чуть тушуется, вспомнив, видимо, что официально Хан ему никакой не «сэр», – в смысле, мистер стажёр, ага… я пойду тогда, доктор?
– Дуй давай. – Доктор провожает его недовольным взглядом. Вертит в пальцах золотистое перо. Оно совсем небольшое, скорее всего, из оперения крыльного плеча, со светло-солнечным отливом, но в обтянутой латексом руке доктора смотрится как строгий лабораторный образец.
– Ваша записка. – Хан передаёт её доктору. – Кстати, мне её передала юная лаборантка, но она отказалась говорить, от кого это.
Он кивает, забирает клочок реплицированной бумаги, бросает на него короткий взгляд и выдаёт с хмыканьем:
– А! Вовремя. Ещё несколько дней – и перезрели бы. – Поднимает голову, сминая бумажку в комочек. И её кидает в урну, а золотое перо – неожиданно – кладёт себе в чехол к падду. Принимается стягивать вымазанные регенератором перчатки. – Спасибо, что передал.
– Перезрели?
Хан понимает, что уже ничего не понимает. А не понимать он не любит.
– Доктор, там... формула. Я, – решил признаться, – ничего не понимаю.
– И это значит, что шифр хорош. – Доктор со вздохом опускается за стол, к компьютеру. Начинает заполнять некую выведенную в голографию документационную форму. – Уж извини, сказать я тебе не могу. Это не только моя – и в первую очередь не моя тайна.
– Я понимаю, – Хан кивнул. – Надеюсь, когда-нибудь я об этом узнаю. Доброго дня.
Джим старался, действительно старался составить свой отчёт по планетоиду таким образом, чтобы руководство поверило – делать там нечего. И остальные, чьи отчёты входили в пакет – Джим был уверен – сделали то же самое.
К сожалению, этого оказалось недостаточно. Миссию переадресовали экипажу ЮСС «Саратога», которая – вот же невезение – оказалась настолько рядом, что у Джима даже не было возможности претворить в жизнь свой план со сбоем связи. Приказ пришёл им буквально за сутки перед сближением с Саратогой. И за эти сутки им полагалось передать все собранные данные по планетоиду, встретиться старшими офицерскими составами для обсуждения миссии, а после ещё неделю оставаться на нынешнем месте, чтобы помогать исследованиям второго корабля.
