– Это какой-то дисбаланс, вызванный гипервыработкой целого коктейля гормонов, причина наверняка в мозге, но в ментальных болезнях мы не разбираемся, так что вся надежда на вас, – подытожил МакКой, шурша крыльями. Джиму показалось, что он говорит слегка сквозь зубы.

Да и Спок почему-то выглядел немного смущённым.

– Вы очень верно и точно всё описали, благодарю вас, доктор. Да, я знаю, что это за болезнь. Но она относится к очень личной сфере для каждого вулканца, поэтому я хотел бы обсудить её наедине с капитаном.

– Боунс останется, – быстро сказал Джим, не дав МакКою разразиться гневной тирадой в стиле «я тут доктор». Павел и... адмирал, могу я...

– Можете, – отозвалась Осава, зато Пашка разразился целым каскадом русских ругательств.

– Да почему?! Думаете, меня судьба коммандера не волнует?!

Осава, нахмурившись, взяла его за крыло, и Чехов мгновенно умолк.

– Простите, адмирал, – пробормотал, потупившись.

– На выход, лейтенант. Это приказ, – сказала Осава и указала ему на дверь.

Пашка пошёл, но обиженно сопел до самого выхода.

Когда дверь за ними двумя закрылась, Спок Прайм, помедлив, начал говорить.

– То, что случилось со Споком, мы называем пон-фарром. Это брачный цикл, знаменующий своим приходом вступление вулканца в зрелую жизнь, и после повторяющийся каждые семь лет.

– Брачный? – недоумённо переспросил Джим, и Спок кивнул ему.

– Да, капитан. Сейчас Споку необходимо соединиться с ментально связанным партнёром, чтобы погасить лихорадку крови. Иначе он умрёт.

– С партнёром? – снова тупо переспросил Джим. Ему казалось сейчас, будто его мозг медленно ворочается, не в силах воспринять очень простую мысль. – А, ну да... со мной. Хорошо, я согласен.

– Не торопись, Джим, – и теперь показалось, что Спок смотрит на него сочувственно. – Я должен предупредить тебя, что соединение партнёров в пон-фарр означает заключение брака по вулканским традициям и установление ментальной связи. Её разрыв крайне нежелателен позже, и решение должно быть обдуманным. Обычно оно принимается задолго до наступления пон-фарра, но я вижу, Спок тебя не предупредил...

– Насчёт соединиться, – перебил МакКой нехорошим тоном, – это же ментально? То есть этот ваш... мелдинг, так?

У Спока сделался странный взгляд.

– Не только. Пон-фарр предполагает ментальное и физическое слияние. Это лихорадка.

МакКой принялся ругаться.

– Погоди, – всё ещё заторможенно попросил Джим. – То есть... на всю жизнь – это как? Он будет читать мои мысли?

– Скорее – состояния, и в минуту опасности. Остальное – только произвольно и по обоюдному желанию, – пояснил Прайм мягко.

– Нет.

Джим сказал это так решительно, что свой голос будто со стороны услышал.

МакКой резко прекратил перебирать ругательства.

– Я не... не хочу, чтобы в мою голову лезли, я не... – Джим сглотнул. – Должен быть другой способ унять эту лихорадку.

– Иногда её снимает медитация или поединок, – начал Прайм, но его перебил МакКой:

– Спок почти мёртв, чёрт возьми. Жизненные функции начинают угасать. Вы уверены, что ему в таком состоянии будет до медитаций или драк?

– Выбор у вас крайне ограничен. Либо слияние, либо медитация, либо поединок. Боюсь, иные способы мне не известны, доктор.

– Но они должны быть, – Джим встал с кресла. Его подташнивало. – Должны, потому что... я не готов к браку. К ментальному – точно, особенно... если даже развестись нельзя, – договорил он совсем уж неуклюже.

– Их нет, – снова мягкий голос Прайма.

– Так, а если... просто, ну, соединение, без брака?

– Тоже нет, Джим. Связь будет установлена.

– Чёрт.

Он снова сел. Мозг упорно отказывался признавать безвыходность ситуации.

– Прости, мне нужно идти, – Прайм взглянул за пределы видимого на экране пространства. – Твой звонок застал меня как раз перед отлётом. Что бы ты ни выбрал, Джим, пожалуйста, дай мне знать при возможности.

Прайм отключился, оставив их в тишине. МакКой смотрел на Джима со знакомым выражением «почему-ты-опять-влип-чёртова-пуховая-капитанина».

– Он же невменяем. Если это спаривание в таком состоянии, Спок тебя разорвёт.

– Да это меня как раз не пугает. Порвёт – ты залатаешь, я в тебя верю...

– Вот спасибо!

– Боунс, ментальный брак. Я не... да не подписывался я на такое!

Джим в отчаянии уставился на Боунса, надеясь, что тот что-нибудь придумает. Всегда же придумывал.

– То есть, – медленно начал МакКой, бессильно наваливаясь на спинку кресла, – ты когда за Споком ухлёстывал... ты это как рассматривал, временная интрижка?

– Ну уж точно я не собирался за него раз и навсегда и во веки веков! Я вообще тогда о браке не думал! Чёрт возьми, Боунс, да кто думает о браке, когда заводит роман?! Ну то есть, я не против, если мы с ним провстречаемся лет пять, отлетаем эту пятилетку, вернёмся домой и уже тогда решим, что вот да, готовы. Сейчас – нет, точно нет, рано!

Джим спрятал лицо в ладонях, потом медленно провёл ими по лицу и посмотрел на МакКоя. Сейчас, как шок отошёл, ему стало по-настоящему страшно. На одной чаше весов жизнь Спока, на другой – привычная жизнь.

– Джим, мать твою... – Боунс совсем навалился на кресло и стал выглядеть уставшим и будто съежившимся. Джим впервые видел его настолько беспомощным, с обвисшими, подрагивающими бессильно крыльями. И ему стало ещё страшней.

– Я устал, я чертовски, блять, устал, – бесцветно сказал МакКой. – Меня пытали, ломали крылья, выводили из себя, добивали новостями – одна лучше другой, грёбаный Хан при мне оторвал крыло человеку, потом срастил мои, потом ты со своим гоблином… и всё это в один день, и ты вот хочешь – серьёзно, чтобы я ещё и за тебя принял решение – понфарриться тебе там или нет? Нет уж, сам выбирай, что тебе важней, твоя холостяцкая свобода или живой гоблин.

Жизнь – что может быть важнее? Ничего не может, так их учили, да Джим и сам знал это. Не может холостяцкая свобода, целая задница, нетронутый разум быть важнее чьей-то жизни. Как бы ни было страшно.

Джим поднялся на нетвёрдых ногах. Когда он проговаривал это про себя, звучало логично и просто. А на деле страх ничуть не уменьшился.

Страх тоже не важнее жизни. Не должен быть важнее.

– Ладно, пойдём. Подготовишь меня. Время уже...

МакКой кивнул.

В палате был приглушённый свет. Джима такая обстановка нервировала с детства, она пахла безнадёжностью и болезнью, несмотря на высокую стерильность. Белая ширма, которой пока что была отгорожена кровать со Споком, тоже радости не доставляла. Стоять посреди этого пространства без штанов и ждать своей участи – то ещё удовольствие.

– Значит, ты введёшь это гоблину, – МакКой появился из-за ширмы, серый, как несвежий мартовский снег, и продемонстрировал Джиму небольшой гипошприц, после чего отложил его на тумбочку. – Это снимет действие транквилизатора. Приборы от зеленоухого я аккуратно отсоединил, никто не прибежит. Ну и… будем надеяться, что сейчас я растяну твою бедовую задницу достаточно.

Джим тоскливо посмотрел на него, но этого МакКой уже не видел. Он натягивал белые резиновые перчатки и оглядывал натюрморт на тумбочке – бутыльки регенератора, медицинской смазки, портативный очиститель, гипо с анальгетиками и ещё две пары чистых перчаток.

– Боунс, ты же понимаешь, что это хренов сюрреализм? – безнадёжно сказал Джим, ощущая, что левое крыло бьёт панический тремор.

Он кивнул.

– Ещё бы не понимать, пуховая подушка. Ложись. Чем быстрей с этим покончим…

– Вот уж точно.

Джим послушно улёгся на расстеленную чистую простынку задницей кверху и уткнулся носом в подушку. Крылья всё ещё подрагивали.

МакКой куда-то отошёл. Джим сопел в подушку и слышал, как зашумел репликатор. И был не против задержки. Что угодно, чтобы отсрочить момент, когда ему в голову залезут и образуют там какую-то непонятную связь.

МакКой вернулся и велел ему поднять голову. Оказалось, протягивал стакан. Там было на три пальца выпивки.