Я обвиваю его руками за шею и поднимаю лицо, чтобы вобрать в себя его взгляд: голодный, полный изумления. Кожа у него на груди такая теплая.

– Спасибо, – говорит он. – Спасибо, что выбираешь меня.

Я смеюсь, не успев сдержаться. Если бы на его месте был Дирк, ничто бы не изменилось.

– Я не выбираю тебя. Я выбираю себя.

И я прижимаюсь губами к его рту.

На пустынной улице серое такси медленно крадется вдоль тротуара. Оно останавливается со всхлипом и стуком, выбросив облачко темных выхлопов в мое раскрытое окно. Сквозь дым я различаю отражение собственных глаз в зеркале заднего вида. Они слезятся, как у настоящей дивы. Представьте Ингрид Бергман в «Касабланке», только не такую живописную. И не такую светловолосую.

– Э… ¿Cuánto cuesta? – Я перебираю липкие купюры в ладони, останавливаясь, чтобы вытереть со лба пот.

Не глядя в мою сторону, шофер разворачивает ко мне экран таксометра. У шофера изо рта свисает сигарета.

Отлично, Майя. Цифры понятны всем. Улыбаясь словно кукла, я старательно отсчитываю песо. Будь я в хорошем расположении духа, я бы разложила купюры лицевой стороной вверх, просто чтобы порадовать водителя.

Но я не то чтобы в хорошем настроении. Мне хочется лишь побыстрее вымыться и забраться в кровать.

Я пихаю ему деньги и бормочу «спасибо», как и полагается хорошо воспитанной американской девочке. Он фыркает и что-то бормочет себе под нос, рассыпая сигаретный пепел по куртке. Как только я достаю чемодан на колесиках из проржавелого багажника, шофер отъезжает от обочины, на ходу вставая на заднее колесо.

Какой крутой водитель. Мне почти жаль, что я всю дорогу от аэропорта имени министра Пистарини осыпала его проклятиями.

Почти жаль.

Ладно, и где же тут у вас этот хренов хостел «Черная кошка»?

Я оглядываю темный переулок Буэнос-Айреса.

Хм. Врать не буду: я ожидала чего-то несколько иного.

По сторонам дороги выстроились маловыразительные бежевые дома в квадратиках окон и кондиционеров. Конденсат капает у них с гудящих брюх, окрашивая стены коричневым, как на дурных картинах Джексона Поллока.

Пахнет помойкой и солоноватым потом.

Стиснув зубы, я иду по переулку, стараясь двигаться в ритме кумбии. Я вступаю кроссовкой в придорожную канаву, и меня передергивает: маслянистые брызги просачиваются сквозь штанину джинсов.

В самолете от Майами до Буэнос-Айреса я прочла в журнале статью о разочарованных туристах и о том, как мечты о райских местах разбиваются о суровую реальность. Автор съездил посмотреть пирамиды и жутко разозлился, когда понял, что город – со всем его шумом, грязным воздухом и нормальностью – подступал к пирамидам вплотную.

Я знаю, что я сейчас в несколько другой ситуации.

Но в чем-то этого журналиста я понимаю.

Это все почему-то напоминает мне о том дне в прошлом году, когда папа умер в больнице после аварии. Будто я опять жду, пока на меня снизойдет нечто ужасное. Какая-то пугающая, зияющая темнота, которая таится в ближайшей подворотне, готовая уничтожить все надежды на счастье.

Я отгоняю это чувство и заставляю себя улыбнуться, идя все дальше и дальше по растрескавшемуся асфальту. Пробродив бесцельно несколько минут, я останавливаюсь порыться в сумке и выуживаю оттуда путеводитель.

Черная кошка, черная кошка, черная кошка.

Я пробегаю взглядом по целому океану мелкого шрифта – пустые обещания дешевых стейков и чимичурри – и едва не хмыкаю вслух. Странно хмыкать, когда находишься в полном одиночестве. Наверно, на это способны только совсем уж безнадежные злодеи.

Интересно, почему вокруг меня нет никаких признаков жизни? Я знаю, что мысль очень глупая, но правда, где же все люди? Только-только начался вечер. Где же танго? Разве не должна я сейчас купаться в его сладостных звуках на углу какой-нибудь мерцающей огнями улицы, подхваченная в танце богом танго?

Надо выкинуть этот тупой путеводитель.

Наконец, в самом конце улицы, я различаю крошечную неоновую вывеску с изображением черной кошки. Мне в лицо призрачным светом дешевого ужастика сияет надпись «ХОСТЕЛ». Я подхожу ближе. Вывеска жужжит и трещит, как белка в истерическом припадке.

Какая-то негостеприимная гостиница.

Как раз подойдет для хмыкающей девчонки.

Я толкаю скрипучую дверь, покрытую слоем блестящей краски, которая почему-то отваливается слоями.

– Hola, me llamo Maya. Yo…

– Да, мы получили ваши сообщения, – с легким акцентом гудит из-за стойки скучающего вида мальчишка. – Дайте мне свой паспорт и распишитесь вот здесь.

Этот хилый парнишка напрашивается на грубости, но мне слишком нравится его футболка с Alabama Shakes. Ничего, потом отыграюсь. Он указывает вдаль по коридору на общую комнату, а потом поворачивает руку и тычет большим пальцем налево: там женские комнаты и туалеты.

– Выберите пустую кровать. Вот ключ от шкафчика. – Мальчишка вздыхает, протягивая мне ржавое кольцо из железа и меди. – Не потеряйте.

– Grrrrrracias, – с елейной улыбкой отвечаю я.

– ¿De dónde sos?

– Что, простите? – Я беспомощно моргаю.

Вот так всегда, только захочешь прикинуться самой умной…

– Простите. Я подумал, может, вы из Перу. Или Мексика? – Он сверлит меня взглядом, словно у него стремительно падает зрение. – Откуда вы?

Ох, только не опять. В одиннадцатимиллиардный раз за мою не такую уж долгую жизнь.

– Я из Штатов.

– Я знаю. – Он приподнимает густые брови, постукивая пальцем по моему паспорту. – Я имел в виду, откуда ваша семья?

А я-то думала, что Аргентина – прогрессивная страна. Я думала, что мою кожу цвета мокко и мои миндалевидные глаза тут не будут замечать.

Ну да ладно.

Я фыркаю: язык презрения понятен в любой культуре.

– Моя семья из Индии.

Мальчишка кивает:

– Приятного визита в Буэнос-Айрес.

Он произносит «Айрес» с таким изящным акцентом, что мне остается лишь надеяться, что когда-нибудь и я так смогу. Может, тогда люди в моем присутствии будут чувствовать себя такими же неотесанными неучами, как я чувствую себя сейчас.

А жаль. У этого парнишки отличный вкус в музыке.

Я плетусь по коридору, напоминающему мне дом 12 на площади Гриммо: потолочный плинтус в пятнах плесени, линолеум на полу пообтрепался по краям. Колеса моего чемодана застревают в каждой щели. Я дохожу до женской половины хостела и кидаю рюкзак на первую свободную кровать. Содрав с себя свитер с эмблемой Дьюка, я ощущаю сильное амбре самолета и отчаяния, которое держится на моей коже вот уже девятнадцатый час.

Черт! Мне нужно в душ.

Одежда в чемодане свалялась в кучу на одной стороне, словно из багажного отсека учуяв мою тоску. Я вытягиваю пару узких джинсов, белье и темно-синюю майку, достаю принадлежности для душа и пихаю сумки в шкафчик.

Кое-как помывшись под слабой струей душа, я одеваюсь и решаю пройтись до общей комнаты: посмотрю, кого завлекла сюда черная кошка.

Обстановку комнаты составляет странная мешанина из диванов и барных стульев родом из семидесятых. На фоне всего этого возвышается старинный лакированный сервант с облупившимися краями – должно быть, когда-то он служил барной стойкой. Посередине серванта стоит огромная прозрачная… штука… с серебристым краном. Она заполнена малиновым варевом, в котором плавают бледные куски неопознанной материи.

Мда. Это пить я точно не буду. Выглядит, будто в этой воде утонула целая толпа фей.

В комнате зависают несколько человек, они пьют фееубийственную жидкость из сколотых кружек и мутных стеклянных стаканов.

– Вы посмотри-и-и-ите, кто прише-о-о-ол, – рявкает молодой чувак в очках, с широкой темной оправой. По какому-то печальному недоразумению он еще и бородат.

Своей длинной, как у волшебника, бородой он словно пытается убедить мир, что невероятно взросл и мудр. Этот долговязый маг полулежит, растянувшись в потрепанном кресле.