Мы идем через лес. Я смотрю Джесси в спину. Он высокий и худощавый, но при этом жилистый. Я опускаю взгляд ниже его подтянутой поясницы; его ягодичные и бедренные мышцы сокращаются при каждом грациозном шаге. А вдруг конспирологи были правы и Лотерея Новой Надежды вовсе не была лотереей? Конечно, в ней были некоторые ограничения: участникам должно было быть меньше двадцати, и они должны были пройти тщательный медосмотр. Меньше пяти процентов эпигенетического разрушения белков, достаточный для высокого либидо уровень тестостерона и допамина. Однако, глядя на Джесси и Дирка, несложно поверить, что результаты лотереи сфальсифицировали, чтобы выбрать самых красивых представителей человечества.

Джесси внезапно останавливается, и я едва не врезаюсь ему в спину.

Он оборачивается:

– Эва, я должен тебя поблагодарить.

– За что?

– Ты спасла мне жизнь.

Его темные глаза смотрят на меня в упор. Он на целую голову выше меня; так удобно было бы уткнуться лбом в выемку на его шее.

– Я бы погиб на корабле, если бы ты не вытащила меня из капсулы. Ты заставила меня шевелиться, когда я еще толком не понимал, что происходит.

Если я хоть самую малость подвинусь вперед, то смогу его поцеловать.

– А. Это. Ну, пожалуйста.

Он отворачивается и идет дальше через джунгли. Я следую за ним.

– Честно говоря, – говорю я ему в спину. – Я надеялась, что ты будешь девушкой.

Он резко оборачивается ко мне:

– Тебе нравятся девушки? – На его лице написано такое разочарование, что я невольно улыбаюсь.

– Мне нравятся мужчины.

– А. Ладно. Хорошо.

– Да и какая разница. Все мы подписывали контракт о размножении. Я просто надеялась, что не стану единственным инкубатором на всю Галактику.

Его взгляд останавливается у меня на груди, но Джесси заставляет себя смотреть мне в глаза.

– Да, конечно. Понимаю.

– Слушай, по-моему, мы пришли, – говорю я, показывая ему за спину.

Легкий ветерок пробегает по листве, и за ними блестит что-то металлическое.

Мы бежим вперед, расталкивая ветки в стороны, и оказываемся на поляне с примятой растительностью. Земля тут дымится. Капсула лежит вплотную к огромному валуну, невредимая, но вся в царапинах. Лампочки на корпусе все еще мигают.

Джесси протягивает руку к панели управления.

– Осторожно, не обожгись, – предупреждаю я.

Он подносит ладонь к корпусу, чтобы проверить температуру:

– Думаю, уже можно.

Джесси вводит код, и с капсулы откидывается небольшая крышка. Джесси хватается за задвижку, с силой тянет ее на себя и выкручивает. Дверь со свистом поднимается и отодвигается влево.

– Эврика! – говорит Джесси.

Внутри капсула заполнена всякой всячиной: спрессованные батончики, водоочистительные насосы, солнечные батарейки и четыре белых ящичка с ярко-красными крестами.

– Медсредства, – комментирую я.

Джесси весь сияет:

– Вот, посмотри. – Он хватает пластиковую оранжевую коробку. Внутри оказываются блестящий серебристый пистолет, противоснарядовый жилет, пара наручников и множество иголок, упакованных в чехол из мягкого пенопласта. – Набор для шерифа.

Однако лицо его внезапно застывает и плечи безвольно повисают, словно сдувается воздушный шар.

– Что такое?

– Я тренировался на шерифа. Мне так нравилось! Все эти упражнения и даже уроки психологии… Правда, очень нравилось.

– Значит, пистолет должен быть у тебя.

– Да, наверно. – Он закрывает ящик и защелкивает замок.

– А эти иглы, для чего они?

– Там адреналин, обезболивающее, стерилизатор, транквилизатор.

Я смотрю на ящик во все глаза:

– Стерилизатор?

– Если у кого-нибудь проклюнется ген социопатии.

– А, вот оно что.

– А ты? На кого тебя тренировали?

Настает мой черед стоять с застывшим лицом.

– Искусство и культура. Я играла на виолончели. – От этих слов у меня в груди разливается боль. – Теперь виолончель мне не светит.

– Но тебе ведь очень нравилось?

– Да.

У меня была стипендия в Нью-Йоркской консерватории. За две недели до взлета я стала одной из семидесяти недавних выпускников preparatoria, выбранных для исполнения «Адажио по жертвам холокоста» в Карнеги-холле.

Джесси внимательно вглядывается мне в лицо:

– Где-то на планете лежит капсула с виолончелью. Ты ведь помнишь, что на «Омеге» было все? Мы ведь пожертвовали одеждой, чтобы у нас была музыка.

– Да. Может быть.

Он смотрит на меня с такой теплотой, с таким пониманием, что у меня щиплет глаза.

Он добавляет:

– Комета убила нашу планету, но не нашу человечность. Если где-то в этом новом мире есть виолончель, мы ее найдем.

Откуда найдет время для музыки та, чья задача – вырастить армию детей? Однако я ценю его усилия и поэтому выдавливаю из себя улыбку и говорю:

– Давай соберем все, что сможем унести, и вернемся к Дирку.

День все никак не кончается. Мы уже разбили лагерь, прошли много миль до капсулы с припасами и обратно, съели обед из восстановленного горохового супа, а солнце в небе только начало заходить за зенит.

– Ну, что теперь делать будем? – спрашивает Джесси, скребя ложкой по дну миски, вычерпывая все до последней калории.

– Нам нужно найти источник воды, – говорю я. – И еду получше. Этот суп такой мерзкий.

– Выглядит как плод любви авокадо и грязевого оползня, – соглашается Джесси, заглядывая в пустую миску.

Дирк широко улыбается:

– Никогда не смотрите на еду. Таково правило межгалактических путешествий. С водой проблем быть не должно, если мы как следует поищем.

– Почва влажная, – говорю я. – Тут либо часто идет дождь, либо грунтовые воды подходят близко к поверхности.

– Если вы не возражаете, – говорит Джесси. – Я бы хотел немного пройтись исследовать местность. Может, найду какой-нибудь ручей.

– Мне кажется, поодиночке лучше не ходить, – говорю я.

– Следов животных мы еще не видели, – замечает Дирк. – За исключением этих странных бабочек и огромных птиц. На этой планете эволюция началась не так давно.

– Я возьму пистолет, – говорит Джесси. – Просто так, на всякий случай.

У меня от усталости перед глазами все расплывается; грязь и пот покрывают кожу, и я вся чешусь. В ящике с медицинскими принадлежностями есть несколько влажных салфеток, но если Джесси найдет ручей – я смогу вымыться по-настоящему.

– Будь осторожен, – говорю я ему. – Пока тебя не будет, мы выроем отхожую яму.

– Если только не наткнемся на грунтовые воды, – уточняет Дирк.

Джесси достает пистолет из ярко-оранжевой коробки и, одарив меня стремительной улыбкой, исчезает за деревьями.

– Как думаешь, сколько на этой планете длится день? – спрашивает Дирк, глядя в пространство, где исчез Джесси.

– Дольше, чем на Земле, это уж точно. Я такая усталая, что сейчас умру.

– Пожалуйста, постарайся не умирать, – с едва заметной улыбкой отвечает он. – Эва, я должен тебе кое-что сказать… – Он подбирает палку и тычет ею в грязь. – Я знаю, что вел себя… отвратительно. Когда «Омега» падала. Ты была права: нам надо было искать выживших. Если бы мы сделали по-моему, то не нашли бы Джесси.

Не уверена, что он заслуживает снисхождения, но я все равно пытаюсь найти ему оправдание:

– Ты был сильно напуган.

Уголки его пухлых губ опущены вниз. Он пристально смотрит вниз, в грязь, будто она таит в себе ответы на все загадки мироздания.

– Я обнаружил труп сестры… и… знаю, что это меня не оправдывает. Я вел себя как трус. Мне очень жаль.

– Извинения приняты.

Облегчение теплым светом разливается у него по лицу.

– Спасибо. – Он неуклюже поднимается на ноги. – Пора начинать копать. Если чем-нибудь не займусь, опять расклеюсь.

Дирк не такой высокий, как Джесси; глаза у нас с ним на одном уровне. У него идеальная линия челюсти и чувственно изогнутые губы. Шея и плечи массивные, жилистые. Если Джесси – воплощение огня и грации, то Дирк – это сила и мощь.