Нынешний внезапный отъезд наследника в неизвестном направлении вполне мог, как подозревал Рихард, быть вызван тем, что вышеупомянутая леди вновь дала знать о себе виконту, и тот, как безмозглый влюбленный юнец, понесся навстречу… неприятностям. Разукрашенная физиономия брата только подтвердила его догадку.

Шло время, и срок помолвки подходил к концу. Движимая алчными и матримониальными целями леди Инеску встретила вновь активное сопротивление со стороны виконта и «закусила удила»…

— Я устал, Рич, останови! — младший Карре требовательно постучал тростью в боковую стенку повозки.

Моран очнулся от своих дум и с удивлением обнаружил, что они проехали добрых три часа без единой остановки. За своими воспоминаниями совершенно отрешился от дороги и попутчиков. Окликнув возницу, распорядился о коротком привале, как только найдется подходящее место. Скоро съехали на небольшой пятачок рядом с трактом. Этакую неожиданную проплешину между густыми деревьями, растущими сплошной стеной вдоль этого участка дороги.

Дамы молча, но с выражением вселенского негодования выгреблись из кареты и поспешили в заросли кустарника. Кавалеры двинулись в другую сторону поляны.

— Рихард, мы должны вернуться, — не терпящим возражения тоном сказал виконт, смахивая с лица паутину, в которую успели вляпаться мужчины, отойдя глубже в лес.

— Не понял. Куда вернуться? Зачем? — его сиятельство вытаращился на брата.

— На постоялый двор, за Анной.

— Ка… че… что?! — граф даже заикаться начал от подобного заявления. — Ты с ума сошел?!

— Я как раз сейчас в самом что ни на есть здравом уме! Никогда ни одно мое решение не было настолько верным!

— Ой ли… — откровенно засомневался кузен, заглядывая в лицо Карре, но, увидев упрямо поджатые губы, взмолился небу, сдерживая себя изо всех сил, чтобы не сорваться и не дать «этой милости» затрещину. — Боги, ну почему я должен из-за какой-то девки терпеть его заскоки!

— Потому что она не «девка»! — рявкнул Леонард, неожиданно удивив силой своего голоса брата. — Аристократка, я уверен, хоть и не созналась мне в этом. Дерзкая и в то же время кроткая; мятежная и одновременно ранимая; сильная, но слабая в своем одиночестве. Необыкновенная. Угодившая в трудную жизненную ситуацию. И ей нужна помощь!

Рихард изумленно смотрел на своего брата и друга: каким-то немыслимым образом за неполную неделю тот изменился до неузнаваемости. Что сделала эта таинственная незнакомка с лихим повесой, скептиком и грубияном? Как могла она за такой короткий период изменить мировоззрение прожженного эгоиста и циника?

Нет, здесь не чувствовались ни влюбленность, ни обожание, ни страсть. Но глубокое признание и чувственность, несвойственная кузену. Обеспокоенность судьбой незнакомки и душещипательная братская забота — вот что смутило Морана и поселило в душе жгучее любопытство. На его памяти не было такого никогда, чтобы виконт Карре так убежденно отстаивал имя женщины. Паула де Фруа в свою защиту не получала и сотой доли таких искренних и эмоциональных слов. И уж чего точно не ожидал граф, так это устроенного его милостью самого настоящего бунта!

— Вылечишь глаза и можешь возвращаться за кем угодно, — твердо и тихо произнес его сиятельство, сжав руками предплечья виконта. — Хоть весь трактир забирай! Но сейчас ты сядешь в эту демонову карету и поедешь дальше. Без препирательств и истерик. Ты меня понял?

Леонард стоял, опустив голову, и только желваки перекатывались на его щеках от напряженной внутренней борьбы.

Тронулись в путь. Настойчивость виконта немедля вернуться за загадочной Анной не поддавалась объяснению и искренняя тревога об этой «женщине в черном» невольно передалась и Рихарду. Чем дальше, тем смятение в душе только нарастало. Заставляло вновь и вновь возвращаться мыслями к незнакомке. Моран продолжал прокручивать в голове тяжелый разговор с кузеном и вдруг, придержав лошадь, оглянулся назад. Смутное чувство потери чего-то важного, оставленного там, на постоялом дворе «Усталый путник» посетило внезапно, уколом в сердце, призывающее немедля развернуть своего черногривого Ахалаша и нестись во весь опор обратно… спасать, вызволять, выручать. Благодарность за друга? Может быть.

И только обещание главе рода Карре как можно быстрее доставить сына домой останавливало его от неблагоразумного шага. Все это блажь, усталость и дурное настроение. Да, именно так! А еще почему-то появилось сильное — просто до зуда в ладонях — желание вытрясти из Карре-младшего рассказ о… Как он её назвал? Сестра милосердия? О ней! Во всех подробностях!

Немного здравого смысла,

немного терпимости,

немного чувства юмора,

и можно очень уютно устроиться

на этой планете.

(Сомерсет Моэм)

«Хлип-чав, хлип-чав, хлип-чав…»

Ночная вылазка до колодца грозилась оставить меня босой навсегда. Натянув холщевые мешки на ноги, надеялась хоть немного сохранить мокасины от гибели. А сверху все льет и льет нескончаемым потоком. Очередная помывка в бане двум женщинам грозила накрыться медным тазом из-за так некстати закончившихся запасов воды. Тельма с утра планировала впрячься в возок с двумя деревянными бадьями, но уступила настойчивому предложению постоялицы о помощи и, благословив на их наречии, выпустила ее за порог на водяной промысел.

Тяжелые капли, падая сверху, нещадно лупили по макушке, прикрытой капюшоном. Ладони холодил металл ручки небольшой деревянной тачки. Ноги разъезжались по скользкой жиже на дороге. Облепленные мокрой землей «бахилы» только усложняли передвижение. Но замшевую обувь было жалко отдавать на растерзание чавкающей грязи. Это уже третья ходка! Бездонные какие-то бочки у ведьмы. Пять домов слева и четыре справа. Плетень сменялся частоколом. Двор маленький — широким. Заросший — стриженой лужайкой. Больше рассмотреть из-за пелены дождя и темени было невозможно. И вспомнились разом все известные слоганы и поговорки из моего родного мира, как нельзя кстати подходящие ситуации. «Танки грязи не боятся!» и «Русские не сдаются!» — это в одну сторону, налегке. «Врагу не сдается…» и «Любишь кататься…» — в другую. Вот с ними я и пёрла по деревне, таща за собой воз с водой, аки мул на морковку, а я на свет лампы в руках знахарки, ожидающей меня на пороге дома. Признаться честно — помогало плохо. Энтузиазм умер на четвертом ведре, вытянутом за веревку из глубокого колодца.

— Хватит, голуба, на сегодня, — сжалилась старушка, закрывая за мной калитку.

— А сколько надо ещё… до верха?.. — спросила, переведя дыхание.

— Бадеек десять, — «обрадовала» хозяйка, переливая жидкость из этих самых бадеек в объемистую тару под навесом у баньки.

Коса растрепалась, и мокрые пряди, выбившись из-под капюшона, прилипли к щекам, раздражая. Несколько раз сжала и разжала кулачки, разминая скрюченные пальцы.

— Черт, мозоли натерла. — Нащупала волдыри на ладонях. — Перчатки бы.

— Чего нет, того нет, — хмыкнула ведьма, накрыла деревянной крышкой бочку и мягко подтолкнула меня в спину по направлению к крыльцу.

— Надо было у милорда прихватизировать за компанию с плащём, — проворчала, сетуя на свою недальновидность.

— Мазь дам — усохнут за день твои мозоли.

— Я на чердаке видела мешки сложенные, на парусину похожи. Можно попробовать из одного рабочие рукавицы сшить.

— А мы, простые люди, как-то вот всю жизнь голыми руками обходились, — получила я этакий упрек на заботу о нежной коже, не видавшей грубой работы.

— Но если есть возможность немного поберечь себя, почему бы не воспользоваться ею? На огороде с бурьяном бороться или… Да в тот же лес, дикоросы рвать. Крапиву там всякую…

— Тоже верно, но есть травы, собираешь их, режешь в кровь пальцы. А они, травы эти, любят, когда руки к ним касаются ничем не прикрытые. Ножом, серпом если — до дома не донесешь. Почернеют листья, умрут.