– Ты пробовал сам-то, Ярулла-абзый?

– Нет, на нас не тратили, только для дорогих гостей держали. Так-то вот. В первый же день их игрушечные косы некоторые поломались, некоторые затупились. Видно, давно не точили их. Барон стоит, не знает, что делать, только головой качает. Общение у нас с ним, как у глухонемых, руками. Я ему объясняю, молоток, мол, давай или что-нибудь тяжёлое. Оказалось, всё у него есть в бричке. За каких-нибудь час-два я всё починил. После этого Барон освободил меня от обязанности резать лягушек, перевёл в мастерскую, вроде нашей кузницы. Вот там, ребятки, я провёл почти два года, подбрасывал уголь, раздувал огонь, многие ремёсла освоил. Ну там порядок, я вам скажу. Там я к порядку и приучился. На родину после рывалюции вернулся, Ленин-бабай вернул.

– Ярулла-бабай, какая же всё-таки эта была страна, Германия или Франция?

– А где водятся лягушки с куропаток величиной? Разузнайте-ка. Вот там, значит, я и был.

Чужая душа – потёмки. Мы, конечно, не могли предполагать, что в душе человека, живущего исключительно в реальном мире, с головой ушедшего в повседневные заботы, могла быть тоска по тому времени, по той стране, может быть, он даже бредил ею во сне.

Жена Яруллы-бабай, Мунира-апа, была полной противоположностью своему мужу: неторопливая, тихая, спокойная. Ярулла-бабай, бывало, как самовар, кипит, кричит на свою кроткую жену, а она будто не слышит, не обращая внимания на раздражённость мужа, продолжает не спеша замешивать блины. Ярулла-бабай, хотя и бушевал, как ураган, но на жену руку никогда не поднимал, и вообще был отходчив, быстро успокаивался. Видимо, понимал, что Муниру-апа уже не перевоспитаешь.

В доме Ярулла-бабай – хозяин. В деревне нет более чистого двора и аккуратного хозяйства: ни следов навоза, ни валяющихся деревяшек. Рабочие инструменты: топор, лопата, вилы – всё сложено с любовью, каждая вещь на своём месте. Если попросить у него какой-либо инструмент, отказа не будет, но будут поставлены два непременных условия: во-первых, не рубить гвозди его остро наточенным топором и, во-вторых, вернуть инструмент в точно назначенный день или даже час. В противном случае последует очень строгое, почти сердитое напоминание. Если и это не подействует, то нарушитель уговора будет впредь навсегда лишён возможности обращаться к кузнецу за помощью. Не может быть и речи о том, чтобы в его двор забрели соседские куры, утки или ещё какая-нибудь тварь: его хозяйство окружено высоченным забором, будто вырастающим прямо из земли, доски плотно подогнаны одна к другой, нет ни малейшей щёлочки, так что проникнуть можно только сверху.

В общении старик Ярулла был прямолинеен: что думал, то и говорил прямо в глаза, не соблюдая никаких условностей, но зато за глаза – никогда. В нём не было и тени лицемерия или двуличия.

По иронии судьбы такому аккуратному, пунктуальному, собранному человеку, почти идеальному мужу, досталась жена с совершенно противоположными качествами.

Чрезвычайно добрая и отзывчивая Мунира-апа чувствовала, понимала, какие мучения доставляла она своему дорогому супругу, но, как ни старалась, никогда не могла ему угодить. Если она месила тесто, то вся с ног до головы была в муке, если пекла блины, то всё вокруг, в том числе и она сама, было забрызгано маслом, если готовила чай, то обязательно роняла на пол и разбивала чашку. Постоянные внушения и воспитательные беседы мужа результатов не давали. Всё равно она забывала вовремя вынести мусорное ведро, в супе непременно обнаруживалась хотя бы одна нечищенная картошка, у протопленной печи забывала закрыть вьюшку…

Теперь всплывают в памяти некоторые разговоры взрослых и сетования Яруллы-бабай на недостатки жены, на её хладнокровие, похожее на равнодушие. Тогда мы многого не понимали. Возможно, он страдал от одиночества и именно поэтому всю свою страсть вкладывал в кузнечное дело.

Однако, наблюдая современные семьи и порой весьма странные взаимоотношения, я всё же прихожу к выводу, что Ярулла-бабай и Мунира-апа, дополняя друг друга, жили в любви и согласии. Природа-мать сама знает, кого с кем соединить: крутого с кротким, плюс с минусом, на берегу хиленького ручейка раздувает пылающий костёр.

Более наивного, простодушного и добрейшей души существа, чем Мунира-апа, нет, наверное, на свете. Такие люди украшают порой весьма жестокое наше общество.

У Яруллы-бабай есть одна любимая тема для обсуждения, это – проблема хозяина. Для него на земле существуют две великие личности: заграничный Барон и свой председатель колхоза. Правда, любитель лягушатины далеко, зато хозяин колхоза рядом, каждый день нужен. Он для него самый высокий критерий, конечная инстанция.

Правда, есть один человек, стоящий ещё выше, но он уж совсем далеко: это Сталин, один-единственный на всей планете. Старик Ярулла застал и пору хрущёвского самодурства, и даже несколько лет брежневского застоя, но никогда не читавший газет и не слушавший радио «терминатор», видимо, был не в курсе политических событий своего времени и, скорее всего, покинул этот мир, так и не узнав, кто такие Батыев, Табеев, Репеев, правившие его родным Татарстаном. Зато он хорошо знал и почитал собственную родню – этого вполне достаточно.

Бывало, когда в студенческие годы я и мой младший брат Афгат приезжали в деревню на каникулы, на другой же день, по заведённой традиции, наш сосед Ярулла-бабай приглашал нас к себе на блины. Во главе стола пыхтит медный самовар, около него на самодельном стуле сам Ярулла-бабай – образец чистоплотности, аккуратности и здоровья. Как и наш отец, он лично разливает чай – бережно, будто льёт волшебный эликсир. Почтение к чаю – это уж в крови, от дедов и прадедов. В центре стола – пышущие жаром аппетитные блины, но брать их можно только после того, как перед тобой поставят чашку с чаем. Самых дорогих гостей у нас принимают в самый ранний час. Наш гостеприимный хозяин в семь утра уже должен начать свою работу в кузнице. Как известно, голубая мечта любого студента во время каникул – вволю поспать. И хотя ради блинов мы вынуждены бывали прерывать свой самый сладкий сон, они того стоили. Мунира-апа еле успевала на двух сковородках жарить, намазывать и подносить их к столу. К тому же находиться в этом уютном, красивом, похожем на сказочный теремок доме было чрезвычайно приятно.

Когда, болтая о том о сём, мы опорожняем по три чашки чая, Ярулла-бабай, перестав есть, почёсывает затылок и бросает в нашу сторону многозначительный взгляд. Это означало, что он уже созрел для серьёзного разговора.

И вот из уст кузнеца звучит один и тот же дежурный вопрос:

– Ты, Талгат, кто сейчас? В смысле, кем работаешь?

– Я в Академии наук научный сотрудник.

– А ты, Афгат?

– Я учусь в медицинском, хочу врачом стать.

Старик погружает широкую ладонь в свою белоснежную бородку, глубоко задумывается. И после некоторого раздумья с искренней горечью говорит:

– Эх, братцы, я возлагал большие надежды на вас, думал, кто-то из вас станет большим человеком, председателем колхоза, например, нет, не получилось, не оправдали моих надежд.

Между тем кузнец Ярулла знает себе цену, чувствуется «европейское» воспитание. Сохранился в памяти один эпизод, характеризующий его взаимоотношения с местной властью.

Максум-абый Хамматов был прислан в нашу деревню, как говорится, со стороны на должность председателя колхоза. Впоследствии он так и осел вместе со своей семьёй в наших благодатных краях.

«Водитель» председателя, то бишь кучер, пришёл однажды в кузницу починить рессоры председательского тарантаса. После окончания работы Ярулла-абый говорит:

– Ты, братец, скажи-ка своему председателю, пусть вечерком заглянет в кузницу, дело есть.

Молодой человек на это изумлённо поморгал ресницами. Но перечить кузнецу не посмел.

Теперь уж трудно судить, на ком именно лежит вина за происшедшее в дальнейшем. То ли кучер счёл слишком дерзкой просьбу и не передал её. То ли председатель посчитал несолидным для себя идти по вызову в кузницу, в общем, председатель не явился.