Тут же по железным рельсам на потолке подъезжает кран и длинным, как хобот слона, шлангом высасывает готовую жижу в специальный бак. Лунку для неё делаем мы, электролизники. Небольшого роста, с редкими рыжеватыми волосами крановщик Кузьма – самый нужный человек в этом процессе. То и дело слышатся:

– Кузьма, подходи к десятой ванне!

– Кузьма, вира! Кузьма, майна!

– Кузьма, отходи!

В течение всей смены эти фразы звенят в ушах. Я стараюсь запомнить каждое русское слово. Жидкость, высосанную из домны, разливают по мелким железным коробкам, где они застывают и превращаются в белые алюминиевые кирпичики. В таком виде их отправляют куда-то для производства чего-то. Таким образом, мощь страны обеспечивается всего двумя людьми: мной, деревенским парнем по имени Талгат, который еле-еле удерживает в руках тяжёлый лом, и высоким здоровым мужчиной с волосами, похожими на ковыль. Его зовут Константин. Наше родное государство, конечно же, как всегда, обвело нас вокруг пальца: ни один рабочий высокого разряда с хорошей по социалистическим меркам зарплатой не мог себе позволить купить машину, построить коттедж или хотя бы справить пару лишних костюмчиков на смену. Денег хватало как раз от получки до аванса. Радовало одно: зарплату выдавали в точно назначенное время и даже час.

Возле горячей домны, высасывающей все внутренности и приводящей к преждевременной старости, детей из племени татар много. Они трудолюбивые, послушные, благодарные. Особых знаний от них не требуется, были бы крепкие мускулы, да здоровые лёгкие, способные подольше противостоять ядовитой алюминиевой пыли. Самую многочисленную группу составляют выходцы из Биляра, Чистополя, Нурлата. На улицах Краснотурьинска гуляют юноши и девушки из татарских деревень Кичкальня, Новое Альметьево, Амзя, общаясь между собой на татарско-мишарском диалекте. Секрет образования «диаспоры» очень прост: этих молодых людей забросила сюда не волна революционно-классовой борьбы, а послевоенное безденежье, бедность, нищета. Как правило, вначале кто-то более ловкий и решительный, не согласный работать в колхозе за бесплатно, или, например, отбивший у кого-то девчонку, уезжает из деревни в какой-нибудь город, долгое время скитаясь по общежитиям, наконец добивается квартиры. Приехав в родную деревню уже городским жителем, он соловьём заливается, рассказывая окружающим о райской жизни в городе, о том, что деньги там гребут лопатой, что квартиры с тёплой водой и блестящим унитазом ждут не дождутся своих хозяев. У слушателей затуманиваются мозги, взыгривает кровь, они полностью окунаются в сладостные мечты о городской жизни. Рассказы «вербовщика» передаются другим слушателям, родным и знакомым.

В конце концов, у слушателей пробуждается доставшаяся от предков тяга к кочевому образу жизни, атавизм. Женщины, когда речь заходит о возможности покинуть родные места и перебраться в другую местность, проявляют не характерную для них быстроту, они не только не соглашаются, а наоборот, начинают торопить своих мужей, отцов, братьев. Тем более, что бывший односельчанин, желая сколотить себе компанию, забрасывает колеблющихся письмами, которые передаются из дома в дом, перечитываются по многу раз и формируют общественное мнение. Те, у кого родители ещё крепкие и пока в опеке не нуждаются или возле них есть, кому остаться, те, кто сумеет договориться с председателем, те, кто обижен на сельскую власть, уже через несколько дней пускаются в путь.

В городе татары стараются держаться стайкой, жить поблизости друг от друга. Помню, меня очень удивило то, что некоторые выходцы из татарских сёл довольно легко, бегло разговаривали по-русски. Но все они возле домны очень скучали по своим родным, по деревенской природе. Однако возвращаться бессмысленно. Там, на природе, жизнь ещё тяжелее. А их дети здесь совсем обрусели. Из моих знакомых земляков только один человек – Ахтям Гатин, из Нового Альметьева, – довольно быстро сумел уйти от работы возле домны. Сначала он был сменным мастером. Его заметили, перевели на партийную работу в горком. Одновременно с исполнением обязанностей заведующего отделом промышленности, этот хитрый мишарин заочно закончил юридический факультет Казанского университета, и как только появилась возможность, мелькнул свет в конце туннеля, он перебрался в Казань на должность судьи. Правда, долгое время до получения квартиры он жил в гостинице, потом в общежитии, но Казань «не сдал». Долгие годы он работал председателем судебной коллегии бывшего тогда Ленинского района города Казани. Сумел остаться гуманным судьёй и скромным человеком.

«Что может быть лучше того, чтобы жить спокойно, беречь своё здоровье», – любил он говорить. Но в то же время Ахтям-ага своими советами и делами довольно основательно служил своему народу. Одним из первых он начал вести судебные дела на татарском языке. Встречи с ним доставляли огромное удовольствие, будто попадаешь в родные края с характерным мишарским говором. Ахтям-ага, по-моему, сознательно не «портил» свою речь, делая её слишком литературной. Так и продолжал общаться на чистопольском диалекте.

Следующим человеком, который неплохо устроился в Краснотурьинске, хотя и не занимал никакого кресла, был, конечно, вы правильно подумали, Хасибулла Шафигуллин, наш Хасиб-абый. За ним я чувствовал себя как за каменной стеной. В выходные дни он брал меня с собой в город, мы с ним гуляли по улицам, а потом он по-хозяйски, крупными шагами заходил в самый большой магазин города и, подойдя к женщинам, стоявшим у прилавка, обращался к ним громким солидным голосом, будто разговаривал с глухими стариками:

– У вас тёмно-синяя польто есть?

Одна из продавщиц, ожидающих чего-нибудь более интересного, равнодушно сквозь зубы выдавливает: «Нет».

Этот ответ, конечно, не удовлетворяет Хасиба-абый.

– А у вас тёмно-синяя качтум есть?

– А зачем вам именно тёмно-синий костюм? – начинает интересоваться одна из продавщиц.

– Япунский миллионеры такой одевают.

– Вы же не япошка.

– А пачуму нет? – говорит Хасиб-абый и двумя пальцами растягивает глаза, делая их раскосыми.

Тут, разрывая сонную тишину магазина, раздаётся дружный хохот.

– Девочки, найдите этому дядечке всё, что он просит, дайте всё, что ему нужно, – отдаёт распоряжение старшая продавщица.

Зажав под мышкой не выставленные в витрине, но нужные ему и мне вещи, Хасиб-абый ещё более решительным шагом выходит из магазина. В следующий раз он уже придёт в эту компанию, как старый знакомый, с радостной улыбкой на лице, будто посланный специально раздавать подарки этим продавщицам. Хасиб-абый вобрал и творчески развил в себе наиболее характерные для большинства татар качества: непритязательность, умение приспособиться к любым обстоятельствам, умение найти общий язык с окружающими, умение общаться с людьми из разных слоёв общества, умение почитать взрослых и заботиться о младших. Он виртуозно играл на гармони, а если пускался в пляс, то и пол, и потолок сливались воедино. Устанет от пляски, запевает песню, и в этом занятии среди живущих в городе, но тоскующих по деревне людей, он был не из последних. Преклонение перед татарской музыкой, татарской песней очень сблизило его с упомянутым выше Ахтямом Гатиным. Они часами могли общаться на эту тему. Если бы в мире существовало всего два человека, умеющих доводить любое дело до идеального состояния, то одним из них, ей-богу, конечно же, был бы Хасиб-абый. И руки его, и голова способны на всё. Этот среднего роста, аккуратного телосложения человек умел быть полезным для любого, в любую дверь он мог постучать и войти. «Если бы он имел возможность в своё время получить образование, то кем бы он мог стать?» – думал я иногда. Хасиб-абый рано осиротел, отца раскулачили и выслали. Мать умерла, когда он служил в армии. Так что ему было не до образования. С другой стороны, для человека, умеющего писать-читать, немного разбираться в чертежах, оставаться простым рабочим возможно – это счастье, продлевающее жизнь. Ведь преуспевание не падает на людей, как манна небесная. За тёплое местечко, за красивую жизнь нужно постоянно бороться, быть всегда начеку.