Парни провожают своих красоток, глядя на матовую луну в небе, клянутся в вечной любви и верности, а у меня – вся моя физическая и духовная сущность заняты разборкой с собственным пальцем. Раз на душе неспокойно, то и праздник – не праздник. То, что я вернулся домой раньше других выпускников, было вполне закономерно. Девушки у меня не было. Учителя спешили домой, так что мой уход, по-моему, никто и не заметил.

Тихонечко я забрался на сеновал, обняв свежее сено, поплакал вволю, проклиная несправедливость жизни. Но надо думать о будущем, определяться. И вот в эти грустные для меня дни из города в нашу деревню на отдых приехал мамин младший брат, Хасиб-абый. Я смотрел на Хасиба-абый с восторгом и где-то в глубине души завидовал ему: одетый в добротный тёмно-синий костюм, серого цвета кожаные туфли на крепкой подошве, которую не смог бы проткнуть никакой наглый палец, он ходил, всё время припевая и приплясывая. Совершенно неожиданно Хасиб-абый предложил мне поехать вместе с ним на работу в город Краснотурьинск Свердловской области. Разговор с отцом происходил в моём присутствии. Хасиб-абый – человек деловой, его доводы убедительны, практичны:

– Одежду себе справит, с людьми пообщается, по-русски научится говорить, посмелее станет, а то уж очень он смирный у вас, будет жить у меня.

Дядины слова, как я понял, бальзамом легли на души моих родителей. Отец с лёгкой душой согласился, как говорится, решение подписал, мама поставила печать. Я глянул искоса на испортивший мне праздник большой палец ноги и понял, что стоит рискнуть.

Другая моя одежда не сильно отличалась от тех брезентовых туфель. Из штанов и рубашек я вырос. Братьев старше меня нет, чтобы донашивать за ними одежду большего размера.

Видимо, во мне взыграла кровь моих кочевых предков. Сердце наполнилось радостью от предстоящих перемен, от ожидания встречи с жизнью большого города. Зачем же упускать возможность посмотреть мир, если к тому же тебя приглашают от чистого сердца. Наверно, Аллах пожалел меня и послал Хасиба-абый с идеей поездки в город как награду за мои страдания на выпускном вечере. В этом мире ничто просто так не бывает. Я, конечно, никогда не забуду доброту Хасиба-абый. Хотя и грустно покидать родительский дом, оставаться в нём уже не имеет смысла. Стремление к чему-то иному, ещё не изведанному, всё равно покоя не даст. От судьбы не уйдёшь. Видимо, мне на роду было написано десять месяцев своей жизни побыть рабочим, электролизником на алюминиевом заводе.

Таким образом, Краснотурьинск, уютно разместившийся в окружении Уральских гор, оказался первым увиденным мной городом с кирпичными домами. Высокие дома из белого кирпича, широкие улицы, гладкий асфальт – всё это вызывало различные переживания, пробуждало радость жизни. Главная улица города заканчивается красивым жёлтым зданием с колоннами. Это заводской Дворец культуры, в котором каждый день проходят какие-нибудь культурные мероприятия, кино, концерты.

Правда, в этом симпатичном городке никто, конечно, не ждал, чтобы некий молодой человек из далёкой татарской деревни осчастливил его своим посещением. У меня не было ни малейших навыков, которые могли бы хоть как-то заинтересовать заводских работодателей. Что я мог им предложить? Я умел по-татарски читать, писать, имел кое-какой опыт сочинения стихов, прозы малого жанра, типа статьи (так, для себя), мог прочитать наизусть стихи Тукая, косить траву, рубить дрова, чистить хлев. Но все эти мои «навыки» на гигантском заводе, обеспечивающем работой и средствами существования более тридцати тысяч человек, оказались невостребованными. К тому же, как на грех, в высокооплачиваемые «горячие цеха» несовершеннолетних не брали, а мне было всего семнадцать. (Надо же, неужели и мне когда-то не было даже восемнадцати!)

Моё заявление о приёме на работу подписали начальник отдела кадров, начальник цеха, представитель профсоюза, но в отделе по технике безопасности, посчитав на пальцах, сколько мне лет, допустить меня к горячей доменной печи отказались. Я совсем сник. И так уже второй месяц сижу на шее у дяди и тёти. Да и обратно в деревню возвращаться невостребованным – позор. Помогло умение Хасиба-абый находить выход из любой ситуации. Он разрешил проблему довольно просто.

Если вы думаете, что он кому-то кланялся в ноги, уговаривал, одаривал подарками, то очень даже ошибаетесь. Он просто достал бумагу с подписью начальника отдела техники безопасности и через копирку перевёл эту подпись на моё заявление. Таким образом, благодаря смекалке и решительности дяди Хасиба, я стал полнокровным членом славного рабочего класса.

Мы с дядей оба очень порадовались моему столь удачному трудоустройству и долго обсуждали это, ворковали прямо как голубки на карнизе. Вначале довольно долгое время я ходил в учениках. А планы у меня были вполне определённые: поработаю годик, справлю себе приличную одежду, помогу по возможности родителям и поеду в Казань поступать в университет. На всю жизнь оставаться у подножия Уральских гор я не собирался. Кроме того, я преследовал ещё одну, более мелкую цель: купить себе с первой же получки кожаные туфли на толстой подошве и, надев их, «отомстить» таким образом, большому пальцу ноги, опозорившему меня тогда на выпускном вечере.

Как бы там ни было, я приложил все усилия, терпение и настойчивость и устроился на работу, требующую большой физической нагрузки, но хорошо оплачиваемую. Если бы эпоха «диктатуры пролетариата» продлилась дольше, я мог бы с гордостью заявить: «А ты попробуй-ка, поработай возле печи, пышущий стоградусной жарой». Но теперь уже рабочие специальности не в почёте.

Город Краснотурьинск точно так же, как наши Набережные Челны, построен ради обслуживания завода-гиганта, с ним связано его культурное и материальное состояние. Сумеешь устроиться на работу возле доменной печи, значит, ты счастливчик, ты – при деньгах. Рабочий день сокращённый, всего шесть часов, холодная минеральная вода в автоматах не иссякает, выдают даже талоны на молоко. На пенсию выходят с пятидесяти лет, на десять лет раньше, чем другие. На заводе сутки разделены ровно на четыре части. Четыре дня подряд работаешь в одну смену, например, с двенадцати ночи до шести утра, потом сутки отсыпаешься и приступаешь к следующей шестичасовой трудовой вахте.

Тихо, спокойно посидеть удаётся очень редко. Чаще всего пять часов из шести до изнеможения приходится проводить возле горячей домны, утопая в солёном поту. Коллектив под названием «звено», состоящий всего из двух человек, отвечает за шесть печей. Каждая печь размером примерно с деревенскую баньку: длиною шесть метров, шириной три метра, обложена толстым слоем рифлёного железа, в лоне её бушует, буйствует огонь, кипит алюминий. Со стихами о домнах Хасана Туфана, в ту пору запретными, я познакомился позже. Времена изменились, а процесс плавки, оказывается, всё тот же.

Когда наступает время «кормить» печь, чтобы поддержать процесс плавки, то есть подсыпать в неё алюминиевого порошка, на крыше печи загорается лампочка и включается пронзительно воющая сирена. Значит, пора, дёргая с обеих сторон цепь, поднять железный «занавес» и обычным ломом или специальным буром, как рыбак делает во льду лунку, проткнуть бешено кипящую красную жижу. Жара возле печи невыносимая, к тому же приходится спешить, суетиться, солёный пот щиплет глаза. Мало тебе постоянно воющей под ухом и подстёгивающей тебя сирены, тут, откуда ни возьмись, появляется начальство, начинает торопить, «кормить» тебя умными советами. Наконец, как только в проделанную «лунку» из железного короба насыпается белоснежный алюминиевый порошок, домна, как ребёнок, добившийся, наконец, материнской груди, затихает и успокаивается.