— Они открыли счет в банке на имя Иван Кузнецов. Но вам следовало бы подумать, не инвестировать ли деньги во что-нибудь.

— Сколько это?

— Более миллиона фунтов.

Таня была потрясена. Василий был бы самым богатым человеком в России, если бы он мог получить эти деньги.

Они заказали ужин. Пражские рестораны стали лучше в последние месяцы, но блюда были все еще традиционные. Мясо с клецками подавали в густом соусе со взбитыми сливками и клюквенным джемом.

Анна спросила:

— Чего ожидать здесь, в Праге?

— Дубчек искренний коммунист, который хочет, чтобы страна оставалась членом Варшавского пакта, поэтому он не представляет существенную угрозу для Москвы, но динозавры в Кремле видят это иначе. Никто не знает, что может случиться.

— У вас есть дети?

Таня улыбнулась.

— Существенный вопрос. Вероятно, мы готовы терпеть советскую систему ради того, чтобы чувствовать себя в безопасности. Но есть ли у нас право передавать следующему поколению нищету и тиранию? Нет, у меня нет детей. У меня есть племянник Гриша, которого я люблю, сын моего брата-близнеца. Сегодня утром я получила от него письмо, в котором он пишет, что женщина, которая будет его второй женой, беременна и у меня будет второй племянник или племянница. Ради этого я надеюсь, что Дубчек добьется успеха и другие коммунистические страны последуют примеру чехов. Но советская система консервативна по своей сути и менее восприимчива к переменам, чем капитализм. Может быть, в этом в конечном счете состоит ее основной недостаток.

Когда они закончили, Анна сказала:

— Если мы не можем заплатить автору, то можно ли дать вам подарок, который вы передадите ему? Есть ли что-нибудь такое, что ему хотелось бы получить с Запада?

Пишущая машинка — вот что ему нужно, но тогда все вскроется.

— Свитер, — сказала Таня. — Настоящий толстый теплый свитер. Ему все время холодно. И какое-то нижнее белье, с длинными рукавами и штанинами.

Анну охватил ужас, когда она заглянула в жизнь Ивана Кузнецова.

— Завтра я буду в Вене и все куплю лучшего качества.

Таня кивнула, довольная.

— Мы встретимся здесь снова в пятницу?

— Да.

Таня встала.

— Нам нужно выйти порознь.

По лицу Анны промелькнул испуг.

— А рукопись?

— Наденьте мою куртку, — сказала Таня.

Анне, которая была полнее Тани, куртка оказалась маловатой, но она смогла надеть ее.

— Когда будете в Вене, распорите подкладку, — сказала Таня и пожала руку Анны. — Не потеряйте. Другого экземпляра у меня нет.

* * *

Таня проснулась среди ночи оттого, что ее кровать тряслась. Она приподнялась и со страхом подумала, что за ней пришла тайная полиция. Включив свет, она увидела, что в комнате никого нет. Но и тряска не прекратилась. Значит, это не сон. Фотография Гриши в рамке на ее прикроватном столике мелко дрожала, и Таня слышала дребезжащий звук от вибрирующих на стеклянной поверхности столика баночек с кремами.

Она вскочила с кровати и подошла к окну. Забрезжил рассвет. Сo стороны главной улицы доносилось глухое грохотание, но ей не было видно, что вызывает его. Таню одолел смутный страх.

Она стала искать глазами кожаную куртку и вспомнила, что отдала ее Анне. Она быстро натянула джинсы, надела свитер и ботинки и вышла на улицу. Несмотря на ранний час, там были люди. Она быстро пошла туда, где слышался шум.

Как только она дошла до главной улицы, она поняла, что происходит.

По улице двигались танки — медленно, но безостановочно, грохоча гусеницами. На танках сидели солдаты в советской форме, молодые, почти мальчишки. Посмотрев вдаль улицы, залитой нежным утренним светом, Таня увидела десятки танков, может быть сотни, вытянувшихся в длинную вереницу до Карлова моста и дальше. Вдоль тротуаров небольшими группами стояли мужчины и женщины, многие в пижамах и ночных рубашках, и с тревогой и в недоумении смотрели, как оккупируется их город.

Таня поняла, что консерваторы в Кремле взяли верх. Советский Союз ввел войска в Чехословакию. Короткий период реформ и надежд закончился.

Таня взглянула на стоящую рядом женщину средних лет. На голове у нее была старомодная сетка для волос — такая, какую каждую ночь надевала Танина мать. По лицу женщины текли слезы.

В этот момент Таня почувствовала влагу на своих щеках и поняла, что тоже плачет.

* * *

Спустя неделю после того, как советские войска были введены в Прагу, Джордж Джейкс сидел на диване в своей вашингтонской квартире в нижнем белье и смотрел по телевизору репортаж о съезде демократической партии в Чикаго.

На обед он разогрел банку томатного супа и съел его прямо из кастрюли, которая сейчас стояла на кофейном столике с красными остатками клейкой жидкости, густеющей внутри.

Он знал, что ему нужно делать. Он должен надеть костюм и идти искать новую работу и новую девушку и начинать новую жизнь.

Но смысла во всем этом он не видел.

Он слышал о депрессии и знал, что это и есть депрессия.

Его лишь ненадолго отвлекли кадры, как чикагская полиция в ярости набрасывается на кого попало. Несколько сотен человек устроили мирную сидячую демонстрацию перед зданием, где проходил съезд. Полицейские набросились на них с резиновыми дубинками, жестоко избивая всех подряд, словно они не сознавали, что совершают уголовно наказуемое нападение перед телекамерами в прямом эфире, или, что более вероятно, они сознавали, но им было всё равно.

Кто-то, вероятно мэр Ричард Дэйли, спустил собак с привязи.

Джордж праздно рассуждал о политических последствиях. Пришел конец ненасилию как политической стратегии. Мартин Лютер Кинг и Бобби Кеннеди были неправы, и сейчас они мертвы. «Черные пантеры» были правы. Мэр Дэйли, губернатор Рональд Рейган, кандидат в президенты Джордж Уоллес и все их расистские полицейские чины будут использовать силу против любого, чьи взгляды они будут считать неправильными. Чернокожим нужно оружие, чтобы защищать себя. Как и всем, кто противостоит цепным псам американского общества. Сейчас в Чикаго полиция обращается с белыми парнями из среднего класса так, как она всегда обращалась с чернокожими. Это должно изменить мировоззрение.

В дверь позвонили. Он в недоумении нахмурился, поскольку никого не ждал и не хотел ни с кем разговаривать. Он не пошел открывать дверь, надеясь, что незваный гость уйдет. Но звонок раздался снова. Меня может не быть дома, подумал он. Откуда они знают, что я здесь? Звонок задребезжал в третий раз, длинный и настойчивый, и Джордж понял, что в покое его не оставят.

Он направился к двери. Это былаего мать. Она держала в руках закрытую кастрюлю.

Джеки оглядела его с головы до ног.

— Так и знала, — сказала она и вошла без приглашения.

Она поставила кастрюлю на Плиту и включила ее,

— Прими душ, — приказала она. — Побрей свою унылую физиономию и надень что-нибудь приличное.

Он хотел протестовать, но у него не было сил. Проще выполнить ее указания.

Она начала убираться в квартире: поставила супницу в мойку, сложила газеты, открыла окна.

Джордж удалился в свою комнату снял нижнее белье, принял душ и побрился. Все равно это без толку. Завтра он снова устроит бедлам.

Он надел брюки и синюю рубашку на пуговицах и вернулся в гостиную. Из кастрюли распространялся аппетитный запах, он не мог этого отрицать. Джеки накрыла обеденный стол.

— Садись, — сказала она. — Обед готов.

Она приготовила цыпленка в томатном соусе с зеленым чили под сырной корочкой. Устоять Джордж не мог и съел две тарелки. Потом его мать вымыла посуду, а он вытер ее.

Она села с ним смотреть репортаж с партийного съезда.

Выступал сенатор Абрахам Рибикофф. Он выдвинул кандидатом Джорджа Макговерна, либерала, выступающего против войны во Вьетнаме, и вызвал оживление в зале, заявив:

— С таким президентом, как Джордж Макговерн, на улицах Чикаго прекратятся гестаповские методы.