Они лежали в объятиях друг друга и тяжело дышали. Ей показалось, что она недостаточно сильно прижимает его к себе. Тогда она обхватила его одной рукой за спину, а другой — за голову, все еще боясь, что это нереально, что это сон. Она поцеловала его изуродованное ухо, щекой чувствуя его горячее дыхание.

Постепенно ее дыхание пришло в норму. Окружающий мир снова стал реальностью. Телевизор все еще был включен — передавались комментарии на отставку.

— Это был знаменательный день, — заявил какой-то политик. Мария вздохнула.

— Конечно, — сказала она.

* * *

Джордж, как и многие люди, думал, что бывшего президента отправят в тюрьму. Никсон совершил более чем достаточно преступлений для такого приговора. Это была не средневековая Европа, где короли стояли выше закона. Это была Америка, где правосудие одно для всех. Юридический комитет палаты представителей постановил, что Никсон должен быть привлечен к суду, и конгресс одобрил это решение абсолютным большинством в 412 голосов против 3. Общественность также высказалась за импичмент: при опросах 66 процентов респондентов ответили «да» и 27 процентов — «нет». Джона Эрлихмана уже приговорили к двадцати месяцам тюрьмы за его преступления. Было бы несправедливо, если бы человек, который отдавал ему приказы, избежал наказания.

Спустя месяц после отставки президент Форд помиловал Никсона.

Джордж негодовал, как почти каждый американец. Пресс-секретарь Форда ушел в отставку. «Нью-Йорк таймс» писала, что помилование — «совершенно неразумный, вызывающий разногласия и несправедливый акт», который сразу подорвал доверие к новому президенту. Все полагали, что Никсон заключил сделку с Фордом, перед тем как передал ему бразды правления.

— Я больше не могу выносить это, — сказал Джордж Марии на кухне в своей квартире. Он смешивал оливковое масло с красным винным уксусом для салата. — Просиживать штаны в конторе «Фосетт Реншо», в то время как страна катится в тартарары.

— Что ты собираешься делать?

— Я много думал об этом. Хочу вернуться в политику.

Она повернулась к нему, и по выражению ее лица он с удивлением понял, что она не одобряет это.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Конгрессмен от округа, где живет мать, через два года уходит на пенсию. Думаю, я смогу добиться выдвижения своей кандидатуры на это место. Я знаю, что смогу.

— Значит, ты уже разговаривал в тамошнем отделении демократической партии.

Она определенно сердилась на него, но он не имел представления почему.

— Всего лишь предварительные переговоры, — сказал он.

— Ничего не сказав мне.

Джордж удивился. Прошел только один месяц, как у них начался роман. Он что, должен все решать с Марией? Он собирался уже сказать это, но сдержался и выразился мягче:

— Может быть, мне нужно было сначала обсудить с тобой, но мне это не пришло в голову.

Он полил приправой салат и начал встряхивать его.

— Ты же знаешь, я собираюсь идти на очень хорошую работу в госдепартаменте.

— Конечно.

— Думаю, ты знаешь, что я буду стремиться идти до вершины служебной лестницы.

— Уверен, ты своего добьешься.

— Но не с тобой.

— О чем ты говоришь?

— Высшие должностные лица в госдепе должны быть вне политики. Они должны служить демократическим и республиканским конгрессменам с равным усердием. Если будет известно, что я живу с конгрессменом, я никогда не получу повышения. Они скажут: «Марии Саммерс нельзя доверять, она спит с конгрессменом Джейксом». Они будут считать, что я предана тебе, а не им.

Джордж об этом не думал.

— Извини, — сказал он. — Но что мне делать?

— Что значат для тебя наши отношения? — спросила она.

Джордж подумал, что за этими вызывающими словами скрывается просьба.

— Я не знаю, — ответил он. — Еще рановато говорить о женитьбе…

— Рановато? — Она начинала сердиться. — Мне тридцать восемь лет, и ты у меня лишь второй любовник. Ты думаешь, что мне нужна интрижка?

— Я хотел сказать, — сдержанно проговорил он, — что если мы поженимся, у нас будут дети и ты останешься дома и будешь заботиться о них.

От негодования кровь бросилась ей в лицо.

— Ты так считаешь? Ты не только хочешь помешать мне получить повышение, ты рассчитываешь, что я брошу свою карьеру.

— Ну, так обычно поступают женщины, когда выходят замуж.

— Ни черта подобного. Проснись, Джордж. Я понимаю, что твоя мать посвятила себя с шестнадцати лет лишь заботе о тебе, но ты родился в 1936 году. Сейчас семидесятые. Пришел феминизм. Работа перестала быть времяпрепровождением женщины, пока какой-то мужчина не соблаговолит сделать ее домашней рабыней.

Джордж пришел в замешательство. Это была неожиданность. Он говорил о нормальных и разумных вещах, а она исходит гневом.

— Не пойму, какая муха тебя укусила, — сказал он. — Я не испортил тебе карьеру и не превратил тебя в домашнюю рабыню, я не делал тебе предложения выходить за меня.

Она заговорила спокойным голосом:

— Ты дерьмо. Абсолютное дерьмо.

Она вышла из комнаты.

— Постой! — крикнул он.

Он услышал, как хлопнула входная дверь.

— Черт, — сказал он.

В кухне запахло гарью. Стейки подгорели. Он выключил конфорку. Мясо стало черным и несъедобным. Он выбросил его в помойное ведро.

— Черт, — снова сказал он.

Григорий Пешков умирал. Старому воину было восемьдесят семь лет, и сердце его отказывало.

Тане удалось отправить послание его брату. Льву Пешкову было восемьдесят два года, но он сообщил, что прибудет в Москву на частном самолете. Таня сомневалась, получит ли он разрешение посетить СССР, но ему удалось решить этот вопрос. Он прибыл вчера и должен был приехать к Григорию сегодня.

Григорий лежал в кровати в своей квартире бледный и без движения. Малейшее прикосновение к его телу причиняло невыносимую боль, даже постельное белье на ногах вызывало мучительное страдание, поэтому Танина мать, Аня, поставила в кровати две коробки и накрывала их одеялами, чтобы они согревали, не касаясь его.

Хотя он был слаб, Таня все равно чувствовала силу его личности. Даже в состоянии покоя его подбородок воинственно выдавался вперед. Когда он открывал голубые глаза, он устремлял повелительный взгляд, который часто вселял страх в сердца врагов рабочего класса.

Было воскресенье, и генерала на смертном одре навещали родные и близкие. Они прощались с ним, но, естественно, не показывали вида. Танин брат-близнец Димка и его жена Наталья привели Катю, свою миленькую семилетнюю дочь. Появилась бывшая Димкина жена, Нина, с двенадцатилетним Гришей, у которого во взгляде, несмотря на его юные годы, появилась повелительная решимость его прадеда. Григорий добродушно улыбнулся им всем.

— Я сражался в двух революциях и на фронтах двух мировых войн, — произнес он. — Это чудо, что я так долго протянул.

Потом он уснул, и почти все разошлись. У его кровати остались сидеть Таня и Димка. Димка успешно делал карьеру: сейчас он занимал руководящую должность в Госплане и был кандидатом в члены Политбюро. Он оставался близким сподвижником и единомышленником Косыгина, но их попытки реформировать советскую экономику всегда встречали в штыки кремлевские консерваторы. Димкина жена, Наталья, возглавляла аналитический отдел Министерства иностранных дел.

Таня начала рассказывать брату о последней статье, написанной ею для ТАСС. По совету Василия, который сейчас работал в Министерстве сельского хозяйства, она летала в Ставрополь, столицу южного плодородного края, где колхозники проводили эксперимент с премиальной системой по результатам работы.

— Урожаи растут, — говорила она Димке. — Реформа проходит успешно.