Марина неуверенно кивнула. Потом махнула рукой – ну же, продолжайте!

Андрей понял её жест:

– Хорошо, поехали дальше. Итак, поэзия – это первое, из чего состоит хокку. Второе – это музыка. Когда стихотворение произносится, то сочетание звуков должно быть таким, чтобы они складывались в некую музыкальную фразу. – Он внезапно осекся. Внимательно посмотрел на Марину: – Ты этого не можешь понять, так как не можешь услышать. Извини. Я, впрочем, и сам это понимаю с трудом. Но есть ещё третье искусство, тоже для нас почти недостижимое, так как у нас такой традиции никогда не было. Это каллиграфия. Каждое такое стихотворение надо записать особыми иероглифами, которые должны выглядеть так изящно, чтобы их можно было повесить на стенку и любоваться. Выразить суть хокку несколькими штрихами кисточки на рисовой бумаге. И вот теперь представь себе, насколько сложно соединить три искусства вместе, найти это оптимальное, невероятное сочетание. Тут не то что полтора десятка лет, тут всю жизнь можно проработать. Прости, я тебя заговорил. Давай наконец выпьем! Возьми пиалу. Она называется сакадзуки. Саке надо разливать только на весу. Это японская традиция.

Марина взяла в руку маленькую пиалу, протянула Андрею.

Он налил туда немного подогретого саке из токкури. Потом так же, на весу, наполнил свою сакадзуки:

– За нас с тобой! За нашу дружбу!

Марина улыбнулась, кивнула.

Её необычайно трогала и горячность, с которой он говорил с ней, и его нескрываемое желание устроить ей праздник.

Они чокнулись, выпили.

В груди разлилась приятная теплота, слегка закружилась голова.

– Нравится?

Марина энергично кивнула – даже очень!

– Вот и хорошо! А ты в курсе, что настоящее саке готовят только зимой, в холодное время года? С декабря по февраль. Саке это опять же целая культура. Есть много разных сортов. И целый ритуал приготовления правильного саке.

Марина восхищенно смотрела на него. Ничего она не в курсе. Впервые всё это слышит. Сколько же он всего знает!

– Ладно, я замолкаю, а то совсем заморочил тебе голову, – ободряюще подмигнул ей Андрей. – Бери палочки, давай есть!

Ужин начался.

Дрожащие огоньки свечей отражались и множились в тёмном стекле большого кухонного окна. Казалось, они сидят среди бесконечных язычков пламени. Голова у Марины кружилась.

Андрей опрокинул над её пиалой опустевший кувшинчик, оттуда вылились последние капли саке.

– Я хочу кое-что сказать тебе, – доверительно произнёс он, еле заметно заикаясь. – Я категорически не верю в случайные обстоятельства. Любая кажущаяся случайность, как, например, наша с тобой первая встреча, имеет под собой очень серьёзное обоснование. Все случайности давно предрешены, ты меня понимаешь?

Марина несколько неопределённо склонила голову, повела плечиком, поджала губы. Она не была уверена, что понимает его до конца.

– Вот именно, – продолжал Андрей, не обративший на эти её манипуляции ни малейшего внимания, – давай выпьем за это!

Они чокнулись и снова выпили.

– Между прочим, точно так же и наоборот, – продолжал он. – Если ты как следует подумаешь, то увидишь, что любая закономерность на самом деле весьма случайна, верно?

Марина машинально кивнула. Голова у неё кружилась всё сильнее, она окончательно запуталась и с трудом пыталась сообразить, что он собственно имеет в виду.

– Мне так приятно, что ты меня понимаешь! – обрадовался Андрей. – Как писал мой любимый писатель Томас Вулф, нагие и одинокие приходим мы в изгнание. В тёмной утробе нашей матери мы не знаем её лица, из тюрьмы её плоти выходим мы в невыразимую глухую тюрьму мира. Камень, лист, ненайденная дверь… Понимаешь?

Марина сидела неподвижно. Она запуталась окончательно. Губы Андрея, как она ни старалась, двигались почему-то всё медленнее и медленнее. Узнаваемые слога не складывались в слова, а слова, в свою очередь, не образовывали фразы. Всё распадалось, рассыпалось на какие-то несвязные части.

Андрей несколько секунд всматривался в неё, потом со вздохом махнул рукой:

– Ладно, не заморачивайся! Дело не в этом. Суть в том, что мы приходим в этот мир очень ненадолго, нагие и одинокие. И такие же одинокие уходим из него, понимаешь? Поэтому так важно, чтобы кто-то понимал тебя во время этой короткой остановки! Ты извини меня, что я об этом говорю, но подавляющее большинство только делает вид, что врубается во что-то, они только все изображают, будто что-то знают, а на самом деле ни-че-го! То есть вообще ничего! Одна претензия на что-то! Ну ты понимаешь, о чём я говорю!

Марина энергично кивнула. Она решила соглашаться со всем, это было намного проще, чем пытаться вникать в его слова.

Андрей широко улыбнулся. Этот кивок неожиданно развеселил его. Он и сам стал кивать, пытаясь точно воспроизвести её движение.

Эти его кивки, в свою очередь, рассмешили Марину. Она не сдержалась, прыснула и шутливо погрозила Андрею пальчиком – ай-яй-яй! Нехороший мальчик!

Поскольку рука уже была поднята, то она решила использовать этот жест, чтобы взять сакадзуки, и потянулась к ней. Но Андрей опередил, быстро отставил пиалу в сторону.

– Я думаю, что тебе уже достаточно, моя дорогая! – объявил он. – Саке хоть и очень приятный напиток, но не такой уж слабенький, как тебе поначалу кажется. Поверь мне! Хватит. Тем более саке кончилось. Лучше вот что выпей! Будет хорошо!

Он встал, достал из холодильника бутылку минеральной воды, налил в стакан. Бросил туда ягодку малины.

Марина смотрела, как ягодка медленно опускалась на дно стакана навстречу поднимавшимся оттуда пузырькам. Наконец она приземлилась. Марина взяла стакан, сделала несколько глотков. В голове слегка прояснилось.

– Вот и чудно! – сказал наблюдавший за ней Андрей. – Пойдём посмотрим, что там у нас получилось. Возьми стакан с собой!

Марина подумала, что уже, наверное, очень поздно и давно надо уходить. Следовало сообщить об этом Андрею.

Надо вынуть телефон и написать ему.

Но она опоздала, он уже вёл её наверх, крепко держал за руку. В другой руке у неё был стакан с водой, телефон остался на кухне, так что мысль эта оказалась трудновыполнимой, и она оставила её в покое. Тем более что ей очень хотелось посмотреть на фотографии.

Снова они очутились в маленькой тёмной комнате, освещённой таинственным красным светом. Марина пила воду маленькими глотками, широко распахнув глаза, напряжённо следила за тем, что делает Андрей.

Всё это опять походило на некое волшебное таинство. На белых листах фотобумаги проявлялись поразительные по красоте фотографии, на которых она с трудом узнавала себя. Андрей споро подцеплял их, вынимал из ванночки, выкладывал на сушильный барабан. Они уплывали в темноту, чтобы через несколько мгновений появиться уже сухими, блестя глянцевой поверхностью.

Андрей снимал их с барабана, распрямлял, укладывал под резак, ловко орудуя им, обрезал края, каждый раз несколько менял формат фотографии. После чего, бросив секундный взгляд, большинство из них сразу рвал, выбрасывал. Некоторые выкладывал на большое стекло, покрывавшее стол.

Марина с сожалением смотрела, как обрывки очередной уничтоженной фотографии летят в мусорное ведро. С её точки зрения, каждая из них была шедевром. Она невольно подошла чуть ближе к нему, перевела восхищённый взгляд на тонкое лицо фотографа. Правая его сторона была в тени, левая – освещена красным мистическим светом.

Андрей повернулся, теперь они оказались очень близко друг от друга, лицом к лицу. Марина невольно отвела руку со стаканом, приоткрыла влажные губы, готовая к поцелую. Лучшего момента для этого, пожалуй, нельзя было придумать.

Но поцелуя не последовало.

К разочарованию Марины, фотограф не обратил никакого внимания на эту её готовность. Он всего лишь хотел, чтобы она видела его артикуляцию, легко считывала, что он говорит.