Марина, как завороженная, не отрывала взгляда от его губ. Смысл его объяснений большей частью ускользнул от неё, но кое-что она всё же поняла – этот человек был одержим своим делом.

Страсть, с которой Андрей говорил, произвела на неё глубокое впечатление, она раньше никогда не сталкивалась с такими людьми. В Театре пантомимы никто не произносил столь длинных темпераментных монологов, даже говорливый музыкант Рифат Юнисов, который вёл у них в «Жесте» уроки медитации.

Солнце, нещадно палившее целый день, наконец начало закатываться за горизонт.

Чарли почувствовал, что жара спала, неспешно поднялся и, сладко потянувшись, покинул своё любимое место под берёзой. Побрёл к кормушке, стал долго и жадно, с прихлёбом, пить.

Напившись, с облегчением поднял голову, громко икнул, с мокрой морды стекали капли. Трусцой подбежал к бассейну и там замер, высунув язык. Вглядывался в голубоватую воду, словно пытался что-то разглядеть на дне.

Затем неожиданно, без всякой прелюдии, с шумом прыгнул в неё и, пофыркивая от удовольствия, поплыл.

Андрей ловко подцепил плёнку, вынул её из закрепителя, подвесил на специальной прищепке.

– Теперь надо часок подождать! – пояснил он Марине. – Я вообще-то проголодался. А ты?

Она опомнилась. Этот, окружённый несколько мистической атмосферой процесс проявления на плёнке поначалу невидимого изображения вкупе с пространными объяснениями Андрея захватил её полностью.

Марина энергично кивнула – конечно! ДА!

– Ну вот и славно. Сейчас что-нибудь сообразим! Пошли!

Он отодвинул занавеску и открыл дверь.

Марина с удивлением обнаружила, что всё изменилось в студии, пока они находились в тёмной комнате. Ещё недавно залитое солнцем помещение теперь погрузилось в полумрак. На улице уже зажглись ранние фонари, из-за забора осветили потемневший двор белым, создававшим странное ощущение театральности светом.

Андрей подошёл сзади, дружески приобнял её за плечи:

– Пойдём на кухню. Я виноват, что так затянул, давно надо было тебя накормить. Но зато я сейчас исправлюсь. Я ещё допускаю, что могу быть не самым лучшим фотографом на свете, но я зато наверняка лучший повар среди фотографов! Как насчёт суши? Любишь?

Она выпятила нижнюю губку, подняла два больших пальца вверх – ещё бы!

– Тогда чего мы ждём? Вперёд!

Но перед тем как отправиться на кухню, Андрей показал ей свой кабинет.

На большом столе красного дерева, несколько диссонируя с его антикварным происхождением, разместились ноутбук, принтер, ксерокс – всё необходимое для офисной работы.

Марина с интересом разглядывала висевшие и здесь фотографии.

Это была серия «Прогулка». Две обнажённые девушки гуляли то в поле, то в лесу, то просто уходили вдаль по бесконечной дороге.

Напротив окна, на стене, один под другим висели с полдюжины японских мечей и кинжалов разных размеров – от мала до велика, все в чёрных ножнах с кисточками и иероглифами.

Она вопросительно посмотрела на Андрея.

– Всё настоящее! – гордо объявил он. – Подлинные самурайские мечи. Привёз из Японии. Можешь снять любой. Только осторожно – они острые.

Марина повела рукой. Жест означал – спасибо, не надо!

– Как хочешь, – улыбнулся Андрей. – Ну что, пойдём есть?

Они спустились вниз, в кухню, и Андрей начал готовить еду. Готовил он умело, сноровисто, даже с некоторым показным щегольством. Повязал тёмно-синий фартук, вынул из специальной подставки острый нож, аккуратно разложил на красиво отшлифованной доске всё необходимое и взялся за работу:

– Потерпи немного! Сейчас я быстро!

И вправду делал всё быстро, движения были ловкие, точные.

– Мне нравится готовить, – одновременно откровенничал он. – Мне кажется, это чисто мужское дело, а вовсе не женское, как у нас принято. У мужчин всё же больше фантазии, ты не согласна?

Марина не успела ответить, в дверь заскрёбся Чарли.

Андрей улыбнулся, впустил его?

– Что, соскучился? Ты мой любимый мальчик, мой дорогой!

Он присел, с удовольствием расцеловал собаку, потом снова взялся за нож.

– Я люблю Чарли, – серьёзно пояснил он Марине. – А он – меня. Причём это не просто любовь. Это его чувство совершенно лишено какой-либо корысти. Такое совершенно безоглядное обожание, полное растворение. Я ничем, по сути, не заслужил этого к себе отношения. Просто он выбрал меня, по каким-то своим резонам решил, что я – главное в его жизни, и всё тут. Но, с другой стороны, заслужить можно уважение, почет, ненависть, восхищение, даже преклонение. А бескорыстное обожание, или любовь, или преданность – их просто дарят, правда? Их можно принять и не принять, они бывают взаимными и безответными. Но происходит это вне зависимости от наших желаний и не подчиняется законам логики, разве не так?

Она неуверенно пожала плечами – наверное, не знаю!

Андрей не обратил внимания на этот её жест, продолжал увлечённо рассуждать. При этом точными движениями разрезал скрученный рулон на отдельные порции.

– Ужасно существовать, всё время кому-то что-то доказывая, стараться понравиться, прятать истинные чувства, демонстрировать то, чего от тебя ждут окружающие. А жить так пришлось бы, не будь рядом таких вот Чарли, которые безоглядно принимают нас такими, какие мы есть, не пытаются переделать и любят со всеми-всеми недостатками, а скорей всего, просто не видят в нас ни одного изъяна…

Он приостановился, посмотрел на неё внимательно.

– Но ты не думай, я тоже люблю его. Может, не столь безоглядно, но люблю. Я вообще люблю любить, люблю свою любовь, люблю это состояние, понимаешь?

Она опять повела плечиком – не совсем.

На этот раз он заметил:

– Я тебе объясню. Дело в том, что любовь – это творчество. Поэтому люди, которым везёт в жизни пережить любовь, воспринимают этот период как самый важный и счастливый. Любовь – сродни кино. Это – создание некоего иллюзорного мира. Люди, находящиеся рядом, как правило, не видят его, не чувствуют, потому что они не внутри него, а снаружи. А влюблённые, они же – творцы, создают его в полном упоении. И созданное остаётся навсегда. Только не на экране, а в душе. Поняла?

Марина поджала губы, наклонила голову, чуть подняла плечи – пожалуй, да, более-менее.

– Я тебя утомил? Сейчас будем есть, ещё буквально десять минут. Хочешь, прогуляйся, пока я закончу?

Она закивала – с удовольствием!

– Чарли, покажи Марине наши владения! Он тебя проводит. Я вам сейчас свет зажгу.

Чарли радостно вильнул хвостом и послушно выскочил в открытую дверь. Марина последовала за ним.

Во дворе сумерки уже плавно перетекали в настоящий летний вечер. Зажёгся ещё один фонарь, внутренний, загорелась и подсветка бассейна, отчего вода с плавающими на ней ветками приобрела таинственный, манящий вид.

Быстро сгущавшийся туман придавал всему двору ощущение нереальности. Будто некий незримый режиссёр руководил освещением и спецэффектами для создания специальной, романтической атмосферы.

Марина со снующим рядом Чарли прогулялась вокруг бассейна, подошла к высаженным вдоль забора берёзам. Ей казалось, что вокруг царит полнейший покой и тишина. Она не могла слышать, что там, за забором, где находился пустырь, шла своя оживлённая жизнь, звучали голоса, хлопали дверцы, жужжали моторы – кто-то уезжал, кто-то, наоборот, парковался.

Чарли неожиданно вытянулся, приглядываясь и принюхиваясь, затем сделал два прыжка в сторону и схватил какой-то тёмный, валявшийся на земле предмет.

Андрей вымыл руки, разложил на столе японские квадратные тарелки из чёрного фарфора, положил бордовые салфетки, деревянные палочки.