– Прошу за стол! – крикнул он в открытую дверь. – Всё почти готово!

Тут же вспомнил, что Марина не может услышать его, замахал руками, запрыгал, привлекая её внимание.

Марина из дальнего угла двора заметила его призывы, но отрицательно замотала головой, сама стала настойчиво жестикулировать, манила Андрея к себе.

Он снял фартук, взял фонарик из ящика буфета и поспешил на её зов.

– Что тут у вас происходит? – весело поинтересовался Андрей, подходя поближе.

И тут же прикусил губу.

Она же не слышит! Можно наконец запомнить!

Яркий луч фонарика выхватил из темноты взволнованную Марину, с брезгливой гримасой указывавшую на довольно урчавшего Чарли.

Андрей осветил лежащую собаку, всмотрелся, в свою очередь сморщился от омерзения.

Морда у Чарли была в перьях, в крови. Он ожесточённо рвал на части голубя.

– Фу, Чарли! – заорал Андрей. – Брось! Отойди! Я что сказал! Ну!

Чарли недовольно подчинился, перестал терзать птицу, неспешно встал, с ворчанием отошёл в сторону.

Непонятно было, откуда взялся голубь, как Чарли удалось его схватить. Возможно, птица уже подранена каким-то образом, не могла взлететь. Такое произошло впервые. Никаких голубей Чарли раньше не ловил. Всё это было странно, непонятно. И ужасно неприятно, само собой.

– Гадость какая! Плохой мальчик! – выговаривал псу Андрей. – Как тебе не стыдно! Совсем одурел!

Чарли виновато потупился, отвернулся.

– Вот именно! Сам знаешь, что натворил! Не кормят тебя, что ли?! Ты же не кошка, в конце концов! Серьёзный взрослый пёс! Должен держать себя в руках!

То есть в лапах!

Андрей усмехнулся. Снова вспомнил, что Марина не может услышать ни слова из этой гневной тирады, приставил фонарик к подбородку, с тем чтобы она ясно видела движения губ.

– Я ненавижу всё, что связано со смертью! – отчётливо произнёс он. – Не-на-ви-жу! Ничего не могу с собой поделать! Не хочу ни думать о ней, ни видеть её! Смерть – это противоестественно! Со смертью должны иметь дело доктора, гробовщики. Ну ещё, наверное, менты. А я – фотограф! Я пытаюсь запечатлеть жизнь! Жизнь, понимаешь?

Марина подошла поближе, согласно кивнула – ещё бы!

Она очень даже понимала, о чём он говорит, смерть в любом проявлении была ей отвратительна, страшила её донельзя.

– Человек не должен думать о смерти, в жизни хватает вещей, о которых стоит задуматься! Жизнь замечательна! И прежде всего тем, что она непредсказуема. Ты никогда не знаешь, что может произойти завтра, сегодня. Не подозреваешь, кто может выйти из-за угла тебе навстречу. Мы ещё поговорим об этом. Иди в дом, я сейчас всё здесь уберу и приду! Пойди пока в ванную, помой руки! Я быстро.

Марина снова кивнула – хорошо!

Послушно пошла к дому.

Андрей секунду смотрел ей вслед, затем повернулся к собаке.

– Чарли, ко мне! Будешь наказан!

Он ухватил Чарли за ошейник, прицепил его к длинной, валявшейся на земле цепи. Потом сходил в сарай, принёс оттуда лопату и начал копать яму для голубиных останков.

Чарли отошел чуть в сторону, с тяжёлым вздохом лёг на траву, угрюмо наблюдал за нелепыми, с его точки зрения, действиями Хозяина. Однако никак своё неудовольствие не выражал. Хозяин на то и Хозяин, может делать всё что угодно. Он один такой на свете, и поэтому ему позволено абсолютно всё. За счастье жить с ним рядом надо платить. И Чарли ещё раз глубоко вздохнул.

Марина прошла по коридору, открыла дверь в ванную. Здесь, как и везде в этом доме, на стенах висели фотографии, сделанные Андреем, в частности, около зеркала разместился замечательный чёрно-белый портрет Чарли. Пёс, казалось, улыбался, глядя прямо в объектив, и Марина невольно улыбнулась ему в ответ.

Неприятное настроение, связанное со смертью голубя, улетучилось. В конце концов, это всего лишь собака, можно ли её винить! Андрей прав, жизнь замечательна, и эта встреча с ним лишнее тому подтверждение. Ещё позавчера она даже не подозревала о его существовании, только восхищалась снимками, которые иногда попадались ей в журналах. И то больше внимания обращала на модели, а не на автора этих фотографий. А теперь сама стала моделью, и уже другие девушки будут разглядывать её портреты с таким же восхищением…

В ванной оказалась ещё одна дверь, чуть приоткрытая. Марина не устояла перед любопытством, подошла к ней, с интересом заглянула в щель. Там явно находилась спальня хозяина. Посреди светлой комнаты стояла необъятных размеров дубовая кровать с откинутым одеялом и смятой простынёю, всё чёрного цвета.

Марина отпрянула от двери, ей отчего-то стало стыдно, будто она ненароком увидела что-то непристойное. Она вымыла руки, на всякий случай проверила телефон – ничего нового, никаких эсэмэсок. С интересом оглядела себя в зеркало, нашла, что выглядит совсем недурно, и, встряхнув головой, в приподнятом настроении покинула ванную.

На пороге кухни Марина застыла, чуть слышно выдохнула от восхищения. Стол был изысканно сервирован, в серебряных подсвечниках стояли зажжённые свечи. Всё свидетельствовало об отменном вкусе хозяина.

Андрей пригласил её присесть, галантно отставил стул. Зажёг спиртовую подставку, поставил на неё кувшинчик с саке.

Марина несколько удивлённо наблюдала за этим.

– Саке надо пить только подогретым! – улыбнулся Андрей. – И нагревают его в таких специальных кувшинчиках. Они называются токкури. Раз уж мы едим японскую еду, то не будем нарушать традиций! Тем более что японцы, как никакой другой народ, на мой взгляд, всегда понимали вкус жизни. Я бы даже сказал, особый вкус. У японцев вообще культ еды. Это, между прочим, единственный народ на Земле, где самоубийцы разрезают себе живот. Харакири, вы в курсе?

Она кивнула. Внимательно следила за его артикуляцией, считывая слова.

– Хара – это живот. Кири – резать. Вся жизнь у японцев сосредоточена в животе, отсюда и такой необычный способ самоубийства. У них, впрочем, и к смерти особое отношение. Одно из моих любимых стихотворений – хокку, то есть трёхстишие, звучит так:

Это написал Басё, знаменитый японский поэт семнадцатого века. По-моему, потрясающе! По мне, так это просто шедевр. А как тебе эти стихи? Ты их поняла?

Марина пожала плечами, скорей по привычке.

– Это что означает твой жест? – спросил Андрей.

Она вынула телефон, быстро нажимая на буквы алфавита на дисплее, написала:

«ЭТО КРАСИВО, НО ГРУСТНО».

– Ты права, – согласился он. – Парадокс нашей жизни, ничего не поделаешь. Красота и грусть взаимосвязаны. Но настоящая красота жизни именно в её непредсказуемости. И Басё очень тонко это выразил. Он работал над этим стихотворением много лет.

Марина удивлённо подняла брови – много лет? Она не ослышалась?

– Да, много лет, – подтвердил Андрей. – Не помню, сколько точно, но стопроцентно больше десяти. Пятнадцать или семнадцать. Ведь только кажется, что это всего три строчки. Мы, к сожалению, в силу нашего европейского воспитания не в состоянии постичь всю глубину японской поэзии. Мы воспринимаем только маленькую часть этого айсберга, ту, которая находится над водой. Так же, как и с фотографией, помнишь? А всё остальное от нас скрыто. Дело в том, что хокку – это на самом деле удивительное сочетание трёх разных искусств. Первое из них – это поэзия, то, что мы более-менее в состоянии воспринять. То есть некая эмоция, изящно выраженная в словесной форме. К тому же поэт ограничен. В зависимости от времени года, когда пишется хокку, он может использовать только те или иные слова.

Марина снова удивлённо посмотрела на него – как это?

– Представь себе! Хокку – это целая культура. Есть хокку женские и мужские, где опять же можно употреблять только определённые слова. Хокку начали слагать в XVI веке, когда буддизм был в расцвете. А целью буддизма, как известно, считается некое озарение, сатори. Так что хокку связано с чувством просветления. Поэтому написать хокку на заказ невозможно, оно рождается само, под действием какого-то чувства. Ты понимаешь, о чём я?