‒ День выдался очень тяжелым, ‒ я и впрямь вдруг ощутила себя подавленно. Тонкие женские плечи опустились под тяжестью мыслей, пальцы нерешительно постукивали по бокалу с алкоголем. ‒ Кажется, я словила парочку приветов из прошлого.
‒ Ого. Поделишься?
‒ Извини, Джимми, ‒ чувство вины наполнило изнутри, но это было лишнее. Бармен никогда не лез в душу насильно, и никогда не считал, что каждый посетитель здесь обязан перед ним отчитываться. Конечно, в какой-то степени он был рад моим посещениям. Сказал это буквально в прошлое мое появление, аргументируя тем, что в общении со мной ему не приходится выслушивать пьяный бред и разбирать слова заплетающегося языка. ‒ Давай не сегодня. Мне и вправду нужно о многом подумать.
‒ Как знаешь, ‒ бармен понимающе кивнул головой. ‒ Если что ‒ я рядом.
Возможность побыть в одиночестве вне дома Камски как-то странно успокаивала. Бармен скрылся в маленькой комнате, оставив рядом со мной початую бутылку виски на всякий случай. Еще некоторое время я наблюдала за своими глазами в отражающей поверхности огненной воды. Пальцы несмело сжали бокал и отправили один глоток в горло.
Тело отдавалось приятным жаром. Не хватит даже выпитой бутылки, чтобы заставить меня ощутить туман перед глазами. Поглощение алкоголя раз за разом было проделано скорее из желания почувствовать внутри тепло. То самое уютное тепло, которого порой не хватало в жизни и, в частности, в постели. Я отставила от себя стакан, сильно сощурившись. Вслед за мыслью о тепле чужого человека появилось кое-что еще. Нечто запретное и ужасное, то, что бессознательно отталкивалось от меня. Мысли о случившемся на приеме не давали покоя, однако так и не могли заставить меня задуматься о них, словно бы невидимая стена с надписью «НЕЛЬЗЯ» отделяла от возможности проанализировать внезапное. Сделав еще один глоток, я почти осушила бокал. Внутри все металось в желании попробовать разобрать вечернюю встречу по полочкам, я хотела заставить себя задуматься, задаваться вопросами, но как же было сложно переступить черту. Нечто отталкивало меня, одна часть сознания, над которой работал Дориан, говорила о необходимости забыть прием и жить дальше, каждый день готовясь броситься на помощь Камски. Другой же кусок настойчиво твердил о неоднозначности ситуации, требовал рассмотреть поближе все недосказанности, витающие вокруг весь вечер.
Музыка «глэм-рока» сменилась на веселую песенку кантри. Певец словно бы в догонку к моим мыслям выкрикнул строку, и единственные слова, которые мне удалось разобрать звучали, как «Сделай это, детка!». И я сделала. Несмело, настороженно обходя ментальную стену, сделала.
Он держал меня за руку, цеплялся пальцами за плечо, не давал освободиться и уйти. Имя, соскользнувшее с его губ, ни о чем не говорило, и, может, стоило допустить мысль, что андроид и вправду обознался по причине нестабильного программного обеспечения. Но его взгляд темных глаз говорил иначе. Никто так не смотрит на людей, в чьих лицах видят кого-то знакомого. Этот самый Коннор не щурился, не пытался вспомнить, его взор не блуждал отрешенно по женскому лицу в попытке нащупать черты другого человека. Нет. Черные зрачки источали волны уверенности, андроид словно бы знал, кто перед ним стоит, и, что самое странное, смотрел так, будто мы прошли вместе через то еще дерьмо.
На деле это был не первый случай, когда я ощутила себя неловко из-за встречи незнакомого создания, который меня узнал. Один из подобных приемов отпечатался в голове надолго. Я так же стояла за спиной Камски, рассматривала блуждающих рядом людей. Зал был меньше сегодняшнего, но даже здесь смело уместилось не меньше полторы сотни человек. В один из моментов взор скользнул по удаленной стене, и парень в таком же синем полицейском костюме, как на андроиде, приветливо поднял руку. Я знала, он смотрит точно на меня. Мужские щетинистые щеки покрылись ямочками, когда тонкие губы сложились в дружескую улыбку. Пока полицейский примерно моего же возраста ожидал получить от меня взаимное дружеское приветствие, я потуплено смотрела на него в упор недоуменным взором. Мужская вздернутая вверх рука начала опадать, улыбка исчезла, сменившись выражением неловкости. Тогда я решила, что это просто какой-то обознавшийся придурок. Сегодня, будучи узнанной андроидом-полицейским, я больше так не думала.
В голове больно кольнуло, и я прижала холодный бокал ко лбу. Приятный холод обдал кожу, уже через мгновение нагревшись под моим теплом. Перед глазами снова мигала стена со словом «НЕЛЬЗЯ», но было уже поздно сворачивать. Стараясь заглушить боль, я наполнила бокал и отправила содержимое в горло.
Этот голос мне был знаком. На все сто процентов уверена, что я слышала его ранее. Кажется, слышала совсем недавно. Мягкий, шелестящий, учтивый, не растягивающий слова, как Камски, не торопящийся высказываться, как психиатр Дориан. Не высокий, как голос Эмильды, и не низкий, как голос Ричарда. Андроид произнес всего одну фразу, и она же вызвала во мне ощущение дежавю. Где же я слышала тебя?.. где же я видела тебя?..
Несколько раз проморгавшись от новой волны боли в лобных частях мозга, я на этот раз взяла бутылку и приложила к коже. Стекло было самим по себе тяжелым, и жидкость внутри добавляла ей веса. Рука не грозилась устать, мои мышцы было сложно заставить почувствовать усталость, но тяжесть была ощутимой, и потому раскрасневшийся от холодного стекла лоб через минуту был освобожден от плена бутылки. Вслед за этим ощущением проступило и еще одно – ощущение пальцев на плотной ткани экипировки.
Появление в этом мире после комы позволило мне начать все с нуля. Я всегда отрицательно относилась к попыткам других людей или существ посягнуть на личное пространство, даже Камски знал о моем неприятии физических контактов. Мужчина старался меньше притрагиваться ко мне, хоть иногда и забывал, что я не андроид, который стерпит любое отношение. Ни Хлоя, ни Ричард, ни Дориан не прикасались ко мне, пока я не давала разрешения. А я не давала. Однако андроид держался за плечо, и я даже не могла ему ничем ответить. Только ошарашенно хлопала глазами и шевелила губами, как рыба. Но тепло его пальцев до дикости чужеродно отзывалось на коже под комбинезоном сворой мурашек. Ричард, что был припечатан к стенке одним днем, был очень близко. Настолько, что я ощутила прикосновения его кожи. И теперь, сравнивая эти тактильные чувства с другими ощущениями, готова была утверждать, что это совершенно разные вещи. Да, Ричард тоже был теплым, и под бионической кожей можно было прощупать холод пластика. Но его прототип ощущался иначе. Как-то… по-свойски, что ли. Рассудок твердил о непотребстве поведения незнакомого андроида по имени Коннор, в то время как плечо ответило на прикосновение приятным жаром.
Головная боль усиливалась, становилась все тяжелее. Со стуком опустив бокал на деревянную поверхность стойки, я сжала ладонями оба виска. Боль на несколько секунд утихла, и вновь возникла с новой силой, реагируя на звон колокольчика в притихшем баре. Вены в мозгах пульсировали, шум крови перекрывал все окружающие звуки. Всем телом ощущала на себе чей-то взгляд, но не могла заставить пульсацию утихомириться и обернуться в поиске источника визуального дискомфорта.
‒ Надо же, какие люди!
Скрипучий грубый голос доносился откуда-то из стороны. Вслед за ним усиливался и шум музыки, превратившейся из стиля кантри в нечто отвратительное, звенящее. Может, оно просто эффект усиленной головой боли? Ведь Джимми никогда не ставил громкость выше средней, мужчина ценил тишину, понимая, что посетители приходят сюда тихо поболтать, а не перекрикивать друг друга.
‒ Я уж думал, что ты наконец вернулась в свой сраный Иллинойс.
Господи, да заткните вы уже этого придурка! Чего он так орет-то?
Головная боль отпустила так же резко, как и появилась. Слегка поморгав, я отпустила виски и с закрытыми глазами уложила руки на стол. Учащенное сердцебиение, потревоженное состоянием прострации из-за боли под черепом, начинало приходить в норму. На деле же я слышала каждый удар сердечной мышцы в собственных висках.
