Было и нечто еще, что доставляло Эмильде профессиональное удовольствие. Как насчет того, чтобы выудить из всего этого собственную выгоду?..
Ночь окончательно накрыла город одеялом. Темные грозовые тучи покрывали небо, вдалеке слышались неестественные для февраля раскаты грома. Кто-то вздрагивал при этом ужасающем звуке; кто-то, сидя дома перед телевизором, наслаждался усиливающимся запахом озона из открытого окна. Вечер приближался к отметке девяти часов, и большинство жителей покинуло свои рабочие места. Редкие машины шуршали покрышками по мокрому асфальту, никто не стремился нарушать правила дорожного движения. Одно неловкое движение – и любой автомобиль может закрутить на лужах, вовлекая в безумный танец и другие железные коробки с двигателями. Их было немного, ведь дороги начинали пустовать, но все же те, кто мчался вперед, не старались показать свою крутость путем превышения скорости. Все, кроме одного Reno.
Возвращение было странным. Уже во втором часу ночи андроиду повезло добраться до дома, открыть дверь и… встретить пустоту. Ее не было. Только одежда, обувь, фотографии и катана на стойке в коридоре. Свет на кухне оставался включенным, никто из них не потрудился нажать на кнопку, выходя на улицу. Тогда Коннор решил, что Анна осталась у Хэнка, и уже через несколько минут сам андроид стоял у двери лейтенанта. Ветер швырял его черный галстук в сторону, пиджак так и остался лежать на столе в нефункционирующем цехе. Коннор не испытывал холод, только потерянность и страх, однако все эти чувства разом усугубились, стоило только двери после нескольких торопливых звонков отвориться.
Андерсон был пьян. Сильно пьян. Мужчина шатался на ногах, щурено смотрел на андроида, изредка из его груди доносились кряхтение и бульканье играющего алкоголя. Спустя несколько мгновений, когда Коннор хотел уже открыть рот, Хэнк Андерсон махнул рукой в знак недоверия и пролепетал охрипшим голосом:
– Нет, ты не Коннор… Коннор мертв, я сам видел…
Еще спустя секунду выставленный вверх указательный палец натруженной руки (видимо, указывал на рай), замер, и лейтенант с грохотом повалился на спину. Перспектива откачивать Хэнка досаждала, но все же была не такой горькой на вкус, как испуг за исчезнувшего человека. Коннор, как и во время расследования, привел седого, вымазанного в алкоголе, лейтенанта в порядок с помощью ледяного душа, после чего едва не стал причиной старческого инфаркта. Как бы андроид не старался объясниться, как бы не старался громко и четко произносить вопросы – все было тщетно. Хэнк ничего не знал, только, таращась на девианта, как на призрака, выпалил слова «свалила в закат». Больше он ничего не смог получить.
Последующие недели были куда хуже, чем процесс отключения на дороге. Коннор помнил дикий страх, выедающий спешно выполняющие обмен данными программы, но куда хуже оказалось состояние неизвестности. Его можно было сравнить с червяками, выгрызающими себе дорогу в сердцевину яблока, как бы ни хотелось от него избавиться – андроид не мог. Проведя первые два дня в доме Хэнка, Коннор отказывался возвращаться в пустой дом. Уже на третий день, проезжая мимо и потерянно оглядывая вдруг ставший мертвым участок жилого помещения с пассажирского сиденья автомобиля Хэнка, Коннор резко затребовал остановить машину. Через несколько секунд он вместе с Андерсоном стоял рядом со входом. Дверь была приоткрыта.
Как бы системы не рисовали облик Гойл, что сейчас наверняка стоит в коридоре и нервно теребит телефон, реальность оказалась куда более страшной. Ее вещей больше не было. Одежда отсутствовала в шкафу, обувь исчезла, исчезло и оружие. Лишь фотографии, катана, пластинки и книги. Вот и все, что от нее осталось.
Номер Эмильды атаковался долгие две недели. Коннор, сам не понимая почему, вдруг решил, что Анна попала обратно в лапы подразделения, и был разочарованно удивлен, когда Рейн в первый ночной звонок сообщила об отсутствии в рядах бойцов бывшего сотрудника. После отказа Эмильды в сотрудничестве Хэнк связался с Камски. Но и тот отрицал свое причастие к исчезновению девушки. И уже на третьей неделе поисков Коннор, несмотря на ободрения Хэнка, перестал искать.
Она растворилась в воздухе. Превратилась в пыль, как в фантастическом кино, исчезла, взорвалась звездой, прошла, точно лето, забрав с собой жар и запах цветущей зелени! Покинула вселенную, что вечно досаждала ей своей несправедливостью, растворилась во мраке лучом света, рассеялась в воздухе, как звуки душещипательной мелодии, оставив после себя только звенящую тишину! Коннор мог сравнивать до бесконечности, вспоминать облик и подбирать все новые аллегории! Погрязла во тьме, была поглощена бурным потоком уходящего времени, покинула стремящейся на юга птицей, испарилась под беспощадными лучами солнца! Каждое такое сравнение в точности описывало его состояние, но ни одно из них не давало облегчения и, тем более, не давало ответа. Он больше не посещал дом, предпочтя находиться в стенах департамента, реже – в доме Хэнка. Погружался в работу, старался загрузить систему делами и расследованиями, даже брался за чужое, когда собственной работы не хватало. Лейтенант считал это не нормальным, всячески пытался вывести андроида из бешеного режима, иногда нарывался на грубость. Коннор даже и не знал, что может грубить… особенно другу. Порой ему приходилось ощущать на себе встревоженные взгляды коллег, и как же он радовался, что никто из них не стремился залезть внутрь. Даже детектив Рид (Гэвин-мать-его-Рид…) воздерживался от притязаний, хоть и явно упивался подвешенным состоянием Коннора. Это все уже было не важно. Коннор вообще сомневался, что что-то теперь может стать важным. Ему оставалось только бездумно выполнять работу и сожалеть о ни разу не сказанном вслух.
Очередной вечер в компании притихшего терминала и обнаженных серых стен. Густое одиночество наполняло холл, как нуга. Коннор сидел за собственным столом, сцепив руки вместе. Костюм полицейского редко сменялся на иную одежду. Зачем ему вообще теперь переодеваться, если вся его жизнь будет построена только на извечных сменах? Последний полицейский покинул здание больше двух часов назад. Капитан Фаулер всегда уходил после всех коллег. Звук запираемого кабинет ключа намекал на то, что андроид задерживается в участке до неприличия долго, но никто, кроме Хэнка, не пытался вытянуть его на улицу. Лишь однажды Коннор пересилил себя и подошел к бордовому, ставшим отвратительным, дому. Он не заходил в гостиную или спальню, не блуждал по комнатам, не желал видеть эти стены. Только забрал ключи с крючка на стене в коридоре, с некоторое время постоял у покоящейся покрытой пылью катаны. Гойл слышала ее голос, утверждала, что иногда та разговаривает с ней, точнее, пытается. Только сейчас андроид задался вопросом: каким именно был этот голос? Мужским? Женским? Бесполым? Добрым или злым? Детским или взрослым? А может, это был голос матери? Или голос отца? А если это был его, Коннора, голос?..
Вопреки ожиданиям, садиться в машину было еще тяжелее. Неубранные пуговицы белой рубашки источали острые потоки неприязни, от одного взгляда на них Коннор ощущал нечто губительное внутри, заставляющее радостные и яркие воспоминания блекнуть, окрашиваться в черно-белые кадры. Он не мог вспомнить ее прикосновения на своей бионической коже – тактильные датчики не имели таких способностей. Он мог вспомнить цвет ее глаз, значащий в палитре цветов, как «черепахово-зеленый», но и он вскоре покрывался черно-белым. Мог воспроизвести женский голос, однако даже если этот голос смеялся – звук его отдавался горечью. Андроид не знал, почему происходят эти изменения в восприятии воспоминаний об Анне. И все же, сидя в машине рядом с белыми разбросанными пуговицами, начинал догадываться. Это и есть та скорбь, что ощущают люди. Гнетущая, тягучая. Она же пропитывает его и сейчас, в участке, перед монитором потухшего терминала.
Андроид утопал в мыслях, которые наверняка не могли привести ни к чему хорошему. Он даже был уверен в том, что оставь он диод – и тот непрерывно горел бы желтым, нервируя Хэнка еще сильнее. Коннор мог просидеть здесь до утра, к счастью, это перестало быть таким неприятным. Даже будучи послушным рабом, андроид-детектив не мог усидеть на месте. Каждая минута безделья была занята изучением окружающего мира, руки бережно поправляли волосы, галстук и рукава, система стремилась анализировать все, что казалось значимым. Теперь значимого не было, и сидеть, уставившись в одну точку, было на удивление легко. Он не мог ответить себе, чего ждал за своим столом. Возможно, именно того самого оповещения о сообщении, пришедшего секунду назад. В нем не было ничего странного, Коннор с непривычной простотой мог бы предположить, что это очередное место преступления, на которое нужно срочно выехать. Однако все обстояло иначе, и это усиливало срочность поездки.
