P.S.: песня для сопровождения сцены в такси: Halsey - Gasoline ( original).
Я - тот самый депрессивный ди-джей бара “Сентропе”.
Лучи выглядывающего из-за туч солнца скользили по спинке кожаного дивана, нагревая воздух вокруг. Я чувствовала их на обнаженных плечах, собственным теплом наполняла пространство между черным флисовым пледом и оголенным телом. Искусственная кожа темной мебели усиливала эффект, вызывая жар. Но мне было слишком хорошо, чтобы перебираться в постель на втором этаже. Время насчитывало, по меньшей мере, двенадцать по полудню, дел не предвиделось – оставленные записи и учебники на кухне вызывали зуд, который я довольно легко смогла унять под воздействием внутреннего спокойствия и блаженства. Наш день закончился в четыре часа утра, так долго не давали спать теплые руки и истязающие душу шершавые мужские губы. Диван был нешироким, даже узким, но это сыграло главную роль, заставляя меня жаться к машине сильнее.
Каждую минуту я признавалась самой себе в непривычности действий: вот так просто выражать свою привязанность, ощущать его на себе, пропитываться искусственным теплом и настоящим холодом. А как же враждебные, но робкие взгляды? Как же душевные страдания от невозможности стать еще ближе под звуки барной мелодии? Как же вызванный внутренним запретом страх перед электрическими разрядами, пронизывающими тело при одном касании механических пальцев? Как же все это?.. неужели этого больше не будет? Неужели мир и вправду перевернулся с ног на голову, позволив двум чуждым друг другу существам перешагнуть порог дозволенного? Женское тело прижималось к созданному инженерами созданию, каждая клетка трепетала от его близости, под кожей плавились мышцы. Нет больше боли, одиночества и мук. Нет больше тахикардии.
Завернувшись в плед еще сильнее, я сонным взором осмотрела гостиную. Солнечные зайчики шустрили по стенам каждый раз, когда за окном проезжала машина. Немногие из них достигали зеленых глаз, заставляя щуриться. Коннор покинул дом еще ранним утром. Я не слышала, как андроид облачается в синию униформу, не чувствовала, как механические руки укрывают меня пледом. Глубокий сон сковал даже те рефлексы, что были воспитаны для стабильной работы инстинкта самосохранения. Каждый анализатор молчал, настолько сильно меня выбила из сил прошедшая ночь. Пусть их за плечами уже было не мало, но каждая из них отдавалась яркими языками пламени в груди, и каждая была по-своему прекрасной и запоминающейся. Андроид с энтузиазмом показывал все, что успел выучить за время совместного проживания, что-то даже познавал самостоятельно с помощью излюбленных экспериментов. Так было не всегда…
Возвращение в дом после работы на Камски не приносило мне должного облегчения. Я помню дрожь в пальцах, что заворачивали наушник в коробку и черный пакет. Мысли о произошедшем в Сиэтле на протяжении дня разрывали по кусочкам; еще больше волновала перспектива рассказать Коннору о появлении на горизонте его едва ли не полной копии. Но уже ночью все было иначе. Не помню, как оказались в постели… кажется, я осталась наедине сама с собой в спальне в желании собраться с силами и начать разговор с машиной на первом этаже. Губы кровоточили от укусов, ноги несли меня из одного угла в угол. Он наверняка услышал разгоряченное биение мышечного «двигателя», и потому меньше, чем через минуту оказался на пороге. Всего один беспокойный вопрос шелестящего тактичного голоса, и я, ощутив вместо испуга тягу внизу живота, смотрела в его глаза и медленно расстегивала пуговицы рубашки на своей груди. Блеклые сумрачные тени напольной лампы отражались в его зрачках, каждая черта лица очерчивалась этим интимным светом. Одежда слетала с плеч, как будто бы желтые кленовые листья с сухих серых веток. Каждая минута в полной тишине наполнялась волшебством, и вот, обнаженное женское тело сидело на коленях, обтянутых черными брюками. Он был таким напуганным, взволнованным, но самое прекрасное было то, что ни единая черта его лица не выдавала внутреннего смятения. Нет. Он был безэмоционален, даже холоден, механически стабилен. Только в карих глазах можно было увидеть истинные переживания, которые добавляли масла в огонь.
Я накрывала его поцелуями и показывала все свои слабости, женские пальцы направляли механические мужские руки, помогали изучать каждый сантиметр кожи. Прикосновения действовали, точно морфин. Изо рта вырывались дрожащие всхлипы, когда я самолично накрыла его ладонями собственную грудь, заставила сжать напрягшиеся соски. Мои губы покрывали шею, ключицы и плечи андроида, учили его на примере его же тела. Полыхающая кожа покрывалась волнами мурашек, каких я не испытывала даже на пороге смерти… он наблюдал за мной, изучал изменения на женском лице, и, когда казалось, что его направляемые мною действия вызывают боль (нет…), хмурился. Достаточно было задрожать и прижаться сильнее – и страх причинения вреда в глазах андроида сменялся спокойствием и интересом.
Фальшиво теплые ладони продолжали медленно передвигаться по спине, вдоль позвоночника, по бедрам. Со временем я могла больше не держать его запястья, лишь изредка перенаправлять руки в другую сторону. Мышцы в согнутых ногах вздрагивали, порой было трудно совладать с вырывающимися стонами, из-за которых приходилось блаженно запрокидывать голову и изгибать спину. В какой-то момент все это перешло дозволенную черту, и андроид, ориентируясь на мои направляющие пальцы, достиг женской плоти ниже живота. Салюты взрывались в голове, где-то в груди щебетали весенние птицы. Воздух в спальне был спертым, душным, легкие прерывисто глотали кислород и не всегда успевали высвободить углекислый газ. Он смотрел на меня, не отрываясь, иногда хмурился или же туманно окидывал взглядом трепещущее тело на своих коленях. Я не испытывала физической близости минимум семь лет, но уверена ‒ будь на месте Коннора кто-то другой, то он бы не смог вызвать такого наркотического эффекта.
‒ Забери меня, ‒ охрипшим шепотом произнесла я, глядя в перенастраивающиеся линзы за черными зрачками, ‒ всю, без остатка…
Всего одна фраза, но сколько эффекта! Губы тут же были взяты в плен жадного поцелуя, я же была опрокинута на спину, благодатно ощущая под горячей кожей холод постельного покрывала. Коннор больше не нуждался в уроках, он с точностью хирурга использовал все уже показанные ему кнопочки на женском теле. Раз за разом мне приходилось выгибаться под его действиями, покрываться ознобом от прикосновений к груди. Андроид с энтузиазмом заменял касания поцелуями шершавых и ставших из-за моего языка губ. Едва ли не каждый сантиметр шеи и груди покрывался ими. Поцелуи были легкими, как упавшие лепестки прекрасных цветов, но жгучими, точно капли кипящего воска. Я покидала планету, вместе со мной этот мир покидало и разбушевавшееся сердце. Волосы липли на покрывшийся испариной лоб, лезли в глаза и рот, мне не хватало кислорода, как там, в гостиной съемного дома при попытке вырвать изнутри слово «Спасибо» в ответ на спасение андроидом. Но в этот раз эта нехватка была самым прекрасным, что происходило за долгие годы. Руки смело изучали его тело, пальцы без страха повреждения сжимали плечи, нежно гладили мужскую сильную шею, ворошили темные волосы. Кажется, я была близка к нирване… той самой нирване, которую часто упоминал лейтенант. Это была первая ночь, но все последующие были куда прекрасней.
Томно потянувшись, я размяла каждую мышцу затекшего тела. Физическая усталость приятно играла на фоне морального удовлетворения, пробудившаяся вместе с чувствами лень внутри просила остановиться на мгновение, полежать на диване еще несколько минут, и я бы с радостью повиновалась! Но вместо этого неспешно отправилась в душ.
Вселенная больше не смотрела с высоты своего пьедестала унизительным взглядом. Если даже и смотрела ‒ ее взор тонул в воспоминаниях о туманных искрящихся глазах андроида. Я была так близко, что могла рассмотреть каждое имитированное шоколадного цвета волокно, стремящегося от черного зрачка к черному периметру радужки. Мне по-прежнему нравилось смотреть на него. Задумчиво кутаться в одеяло, согреваться теплом беспощадно сильных рук и наблюдать за играющими бликами в оптических линзах. За всю жизнь я видела не одни прекрасные глаза. Голубые с серым отливом, яркие синие глаза Крейга, даже гетерохромированные. Встречались даже красные, как у лабораторной мыши. Но эти глаза… их никто не сможет переплюнуть. Обычный шоколадный оттенок в сумерках становился темным, нельзя было даже различить границу зрачка и радужки. Но стоило застать Коннора в свете утренних солнечных лучей, и темный холодный цвет сменялся едва ли не желтым, грязно-золотым. Раз за разом я смотрела на его облик, и с каждым разом находила что-то прекрасное, удивительное. Коннор с легкостью выводил меня на эмоции, он знал о том, как на меня действует его внешность, любые изменения в виде небрежной ухмылки или взгляда слегка прикрытых глаз. Даже тот горячий душ, что сейчас обжигал кожу, не мог вызвать таких трепетных чувств.
