– Кодировки закоротило, – продолжил почти шептать андроид, хмурясь и стараясь не встречаться взглядом с зелеными глазами. Которые, между прочим, смотрели с легким возбуждением. – Система начала осыпаться. Я не хотел причинять тебе вред, но должен признаться… мне понравились эти ощущения.

– Понравилось делать мне больно? – ехидно, с иронией спросила Гойл.

– Нет, ни в коем случае. Но я никогда раньше не терял контроль. И это было так… первобытно.

– Человечно, да? – с пониманием уточнила Анна, которую, похоже, не волновало, что совсем недавно временно потерявшая контроль машина оставляла на ней следы из синяков. Это показалось Коннору немного странным, но очень приятным. Словно бы она испытывала сама такое же удовольствие, словно бы ей нравилось то, что с ним произошло. И ее теплые слова теперь вызывали в нем благодарность за это понимание и неуловимое желание пережить все заново.

Все-таки это очень странный человек, в который раз убеждался андроид. Любой другой бы на ее месте уже давно бы хлопнул дверью, или как минимум относился настороженно, ведь боль всегда вызывала у живых существ ответные рефлексы. Один такой он уже испытал на себе, сидя посреди бело-золотой ванной комнаты напротив выплевывающей кровь девушки. А сейчас она так смотрит на него, как будто обещает скорого повторения. Хэнк Андерсон бы наверняка, услышав все это, придумал какие-нибудь неуместные очередные ярлыки.

Реконструкция непроизвольно запустилась, подбирая в голове андроида наиболее подходящие для лейтенанта и его язвительного голоса выражения. В системе звучал басовитый тон, извергающий что-то наподобие «поехавший чайник» или «надо же, у сыночки был первый раз, надо отпраздновать». С легким отвращением Коннор заставил умолкнуть программу реконструкции, вернувшись мыслями к последствиям уединения с человеком.

Стоит ли говорить, что очередные всплески эндорфина и адреналина в теле Гойл при приближении оргазма вызвали в нем ответную реакцию? Тогда андроид не задумывался над этим, только сильнее стискивал кожу солдата, терся носом о трепещущую плоть и подгонял приближающийся финал Анны грубыми нетерпеливыми толчками. Сейчас же он раскладывал все эти чувства по полочкам, вспоминая, как бегло оповестила система о скорой перезагрузке, и как вдруг обрушились программы, спешно отключаясь в попытке сбалансировать работу уже разрывающихся от бесконечных перезаписей кодировок. И Коннор даже уверен на все девяносто девять процентов, что это было почти то же, что испытывала Гойл. Терпкие волны наслаждения от отсутствия контроля, но наличия нечто чужеродного и странного, что заставляло его чувствовать свой механический оргазм.

Пока Коннор смотрел в пламя, разбирая ощутимое на составные части, Анна укрыла ноги пледом и подвинулась к нему чуть поближе. Их плечи, обтянутые одеждой, соприкасались. И даже это нравилось андроиду, как будто бы он и впрямь чувствовал ее тепло сквозь ткань, хоть на деле мог лишь получать оповещения о прикосновениях Анны и температуре ее тела. Сойдя со сборочного цеха в пустом предприятии, детектив отдавал себе отчет, как много может измениться с приобретением новых способностей и функций оболочки, хоть и не мог предположить, что все они приведут его к новому уровню личностной девиации. Но даже уже тогда девиант вспоминал слова Гойл о нежелании быть убийцей, и потому уверено вырвал светодиод из головы. Это тоже ему нравилось – считать себя человеком. Ведь открывалось так много перспектив для личности и эмоций, особенно сейчас, когда Анна вернулась в дом, и вновь возведенные стены вокруг личного пространства столь желанного человека обрушились.

Коннор не спускал глаз с огня, слегка откинувшись на край дивана и держа руки на согнутых коленях. Жар поглощал меня со всех сторон: камин, Коннор, плед – все это было таким упоительным, что я не желала нарушать столь приятное состояние словами. Однако упавшая на ковер в поиске ворса рука вдруг ощутила гладкую поверхность фотографии. Я снова взяла в руки снимок, бережно поглаживая пальцами уголок.

– Ты меня спросил, как много я помню, – вопрос детектива, ответ на который был поглощен ударами по двери, выскочил сам собой. Точнее, о нем напомнили лица двух существ, улыбающихся со снимка. Коннор так же посмотрел на фото, при этом полностью внимая моим словам. – Я помню все. Абсолютно. Это так непривычно, я же еще с утра практически не знала восьмидесяти процентов своей жизни, а тут вдруг столько информации и столько деталей. И все это… такое родное, как будто и не было целого месяца беспамятства.

С некоторое время царило молчание. Треск в камине приятно согревал душу, в то время как сама душа приятно согревала атмосферу между нами. Андроид не торопился задавать вопросы или вообще хоть как-то нарушать тишину. У нас по-прежнему были одни мысли на двоих, и потому девиант с изящными чертами лица продолжал смотреть на фото, позволяя мне вести монолог.

– Камски говорил, что у меня не было семьи. Мол, выросла в приюте. А знаешь, что я помню? – я с теплой, триумфальной улыбкой взглянула на андроида, и тот вскинул брови в знак немого вопроса. – Как-то в восемь лет я заболела пневмонией. Температура шпарила несколько вечеров, мама сидела рядом с моей кроватью, пока я не засну. У нее была такая холодная рука… то ли я была слишком горячая. Но я помню, как от нее веяло домашним пирогом из яблок. Она всегда его готовила, когда я болела, хотела порадовать.

Вспоминать было очень приятно. Особенно приятно было обо всем этом говорить. Мой голос не срывался на дрожь или скорбь, напротив, он становился теплым, уютным, с легкими нотками тоски. Эти фрагменты памяти были далекими, ведь прошло почти двадцать лет, однако ощущались они так ярко и броско, как будто бы я пять минут назад встала с влажной от лихорадочного пота постели, только пять минут назад мама, оставив за собой шлейф ароматов, вышла из комнаты за таблетками.

– Я помню боль в плече в десять лет, когда отец впервые повел меня с собой на охоту за дичью. Это был мой первый выстрел, – с некоторой гордостью произнесла я, чуть вздернув подбородок. Коннор на это ответил полуулыбкой. – Правда, было очень холодно, да и вообще была зима… а ружье казалось таким тяжелым, что я едва не сделала дичью задницу отца. Я тогда впервые услышала, как он заматерился. Кстати, он очень сильно похож на Хэнка. Не внешне, но мозгами. Такой же холерик с манией поязвить и поюморить.

Лицо отца смотрело на меня сквозь призму прошлого, но далеко не с полки камина. Там, в тени стоит фотография с тремя самыми счастливыми на свете людьми, и под грудью женщины уже начинала формироваться новая жизнь. Кажется, Коннор прав. Это единственная возможность видеть их улыбки, даже грустно от того, что вместо безмерной любви я ощущала тоску и горечь утраты, что и заставило меня спрятать снимки на чердаке нового дома. Теперь они будут стоять здесь, с другими фото. Порой к ним будут прибавляться другие, еще счастливее, и вскоре их станет так много, что придется вешать на стены. Интересно, где им найдется место? Над лестницей на второй этаж? В спальне над рабочим столом? В гостиной над виниловыми дисками?

От этой щемящей душу мысли я на некоторое время зависла с фото в руке. Коннор, заметив мое состояние задумчивости, нагло, но аккуратно нарушил молчание:

– Что ты еще помнишь?

Я туманно посмотрела на него, точно не понимала, о чем тот толкует. Только через несколько секунд уловила нить разговора, правда, следующие воспоминания были не такими приятными. Скорее, горестными и угрюмыми.

– Когда родителей не стало, надо мной и братом взяла шефство бабуля по маминой линии. Со стороны папы родственников нет от слова «совсем», так что на мне фамилия Гойл и замкнулась. Бабуля была очень веселой, но все-таки уже в возрасте, – я с теплом в душе вспоминала бабушкины шутки на тему веселья, горячих парней и Джека Дэниелса. Как-то одна из моих подруг пришла выпросить бабулю отпустить меня на тусовку. Она ожидала старческих ворчаний, сопротивления, а бабуля вместо того, чтобы все это сделать, отправила меня одеваться. Да еще и заставляла меня сменять одежду, каждый раз требуя надеть покороче, а то «мальчишкам даже не на что посмотреть будет, и вообще я с вами пойду, только челюсть вставлю, погодите, ну куда вы, девочки, возьмите меня с собой!». Подруга едва не впала в шок, я же без удивления смеялась, выходя из дома. – Иногда она уставала и ложилась рано спать, выпивая снотворное со стопкой коньяка…