— Это правда, что ты потерял ребенка? — ни приветствия, ни вступления. Чамберс, как всегда, сразу переходил к сути.

— Правда. — Коротко отозвался Кэссиди, не отводя своих глаз от темно-карих, отцовских.

В этот момент в голове тревожно отдалась мысль о том, что прежде, еще каких-то пару месяцев назад, он непременно возмутился бы, ответил дерзостью на этот давящий пренебрежительный тон, или вовсе не остался бы стоять рядом с отцом, продавшим его этому извергу, как породистого щенка. Но сейчас — лишь одно это слово и собственный испуганный возглас внутри: «Это не я!». Это… он, Шервуд! Кэссиди бросил быстрый взгляд на супруга — он душил все слова, стискивая горло, запрещал даже думать неугодным ему образом, ломал тело, водя по грани жизни и смерти. Может быть, отец не знал… всё ещё не знает, какому чудовищу пожал сейчас руку?

— Как же ты мог это допустить? — но тон отца звучал по-прежнему, а взгляд… в нем, несмотря на снисходительную строгость, Кэссиди видел усталость.

— Ваш сын серьезно болен, и это представляло опасность для его жизни. Потому я вынужден был принять такое решение. — Заявил Шервуд, между делом так же подцепив бокал с подноса и звонко соприкоснувшись им с тем, что уже ополовинил Натаниэль.

На лице Чамберса отразилось искреннее недоумение. А Кэссиди быстро метнул взгляд на Джеральда, и снова — на отца. «Он решает все за меня… решает, жить мне или умереть. Он гребаный ублюдок! А если он решит убить меня прямо здесь, вы все, как стадо овец, будете согласны?»

— Вот как, — протянул в ответ Чамберс. — Вы готовы лишить жизни ребенка? Вашего сына, альфу?

Натаниэль незаметно, но криво и особенно гадко усмехнулся, смотря на Кэссиди и делая большой глоток красного вина, которое осталось на его широких губах.

— Разве вас удивляет убийство детей, Спенсер?

Губы Чамберса недовольно дернулись, и Кэссиди увидел, как его широкая ладонь сжалась в кулак.

— А мальчик времени даром не терял. Вертит Вами, как хочет, — усмехнулся Натаниэль.

Во взгляде отца читалось подтверждение издевательских слов отчима, и Кэссиди быстро и зло посмотрел на Шервуда: как ловко он делает все, чтобы настроить отца против него, чтобы отрезать любую его связь с внешним миром.

— Вы забываетесь, мистер Шервуд. Я никогда не убивал своих сыновей в угоду омегам.

— А омег в угоду своему имени? — голос Джеральда звучал ровно, но в нем слышался холод и подчеркнутая красным строчка: я всё о тебе помню.

Чамберс понял. Его глаза сузились, бледные губы сжались в полоску, и он почти отступил назад, сдержавшись лишь в последний момент.

Можно ли усмотреть в этих словах защиту со стороны мужа? Или же это напоминание о Шеридане? Вспомнился рассказ Ричарда: о приеме, где Чамберс хвастался молодым мужем, и где Джеральд заступился за него. Но это — Шеридан. Это другое. Это та любовь, которая, как одержимость, пробивается даже сквозь амнезию. А защищать его, Кэссиди, супруг станет только потому что он его — вещь. Но, тем не менее, Чамберс разжал кулак и потянулся за бокалом. Запить неприятную правду? Возможно. Альфы часто так делают.

Но сделать глоток он не успел. В зале на пару тонов стихли голоса, и все обернулись в сторону открытых дверей. Те же, кто стоял на пути, разошлись по двум сторонам. В сопровождении высокого альфы в зал входила женщина. На ней — атласное платье, подчеркивающее грудь и тонкую талию, волосы завиты в идеальные локоны бриллиантовыми заколками. Альфы смотрели с почтением, а омегам стоило бы отвести глаза. Ведь женщина, редкость в этом мире, она — чистое и благородное создание, а рожденным от них оказывали большее уважение.

Кэссиди глаз не опустил, мельком уловив взгляд Шервуда. Плевать, что он в очередной раз сочтет его наглым щенком и потом найдет повод преподать урок. Натаниэль же смотрел украдкой, хотя со стороны казалось, что он смиренно опустил голову, изучая свои руки.

Кэссиди почти отвел от него взгляд, но последняя секунда заставила задержаться. Длинные пальцы отчима повернули красный камень одного из перстней, а затем он естественным жестом, поправляя манжету, взмахнул им над бокалом Спенсера. На красной поверхности вина в долю мгновения зашипели и исчезли мелкие пузырьки. И столько же понадобилось Кэссиди, чтобы решить — это яд!

Он метнулся вперед, чтобы не дать отцу взять бокал, но тот оказался быстрее.

— Потрудись не позорить нас хотя бы вызывающим поведением, — произнес Чамберс, беря вино и разворачиваясь в противоположную сторону.

Видимо, после заявлений Шервуда оставаться в его обществе отцу не хотелось. Натаниэль двинулся за ним, и по сальному взгляду из-под подкрашенных ресниц Кэссиди уловил посыл: «ты всё видел, детка, но ничего не сможешь с этим сделать».

Спенсер направлялся в комнату, где старшее поколение альф покуривало трубки за неторопливой игрой в шахматы или беседой о политике.

— Нет, стой! — воскликнул Кэссиди, рванувшись за ним, но у самых дверей Натаниэль преградил ему путь.

— Как невоспитанно, Кэсси. Разве ты не знаешь, что вход сюда разрешен только альфам? — и, поправив сползающий с плеча мех, он направился к небольшому столу с десертами.

Старинные ромбы напольной плитки разбежались перед глазами, и Кэссиди уперся ладонью в стену рядом с закрывшейся в «комнату альф» дверью. Тень, нависшая над ним, заставила резко поднять голову. Шервуд. Он стоял напротив, глядя сверху вниз, а в серых глазах — вопрос, хоть вслух он и не произнес ни слова.

Голове стало больно. Вот перед ним человек, который не моргнет и глазом на его отчаянные крики «больно!», а за дверью тот, кто с секунды на секунду поднесет отравленное пойло ко рту. Кто, хоть никогда и не относился к нему с заботой и лаской, но был все-таки единственным родным человеком.

— Ты же можешь зайти… — одними губами прошептал Кэссиди. — Отбери у него бокал! Он не должен выпить это… он умрет! Останови его!

Серые глаза сощурились, смотря неотрывно, и ни на секунду не представить, что за ними.

— Пожалуйста… я выполню любые твои извращенные требования, но спаси моего отца!

— Сдохнет — поделом ему.

С этими словами Шервуд развернулся и устремился в параллельный коридор, оставляя Кэссиди у запертой двери. Остаться стоять просто так, когда там, всего лишь за одной глупой преградой, совершается смерть? Нет, он дернул за ручку двери, наплевав на приличия. Но охрана оказалась первее, скрутив и выводя из зала к себе. Ни крики, ни попытки убежать не удались, да и уже, наверняка, не имели смысла. И через минут двадцать его выпустили лишь в уборную от резкого приступа тошноты.

***

Шервуд забрал Кэссиди из комнаты охраны, и путь домой стал еще более тягучим и мрачным, в похоронной тишине. Попытки незаметно вытереть слезы остались за безразличием темной фигуры, сидящей справа, и, с тем, как огни Старого Города скрылись за поворотом Кэссиди уткнулся в свои совершенно ледяные ладони, не в силах контролировать, что весь дрожит от беззвучного рыдания.

— Прекрати. Этот ублюдок заслуживал смерти.

— Я ненавижу тебя! Как можно быть таким? Ты заслуживаешь смерти не меньше него!

— Хватит. Я не хочу слушать твою истерику.

Машина остановилась у порога особняка, и, молча выйдя из салона, Шервуд негласно отдавал приказ: «за мной!». Позади лязгнули высокие кованые ворота, и Кэссиди вздрогнул, нехотя, обхватив руками локти и следуя за супругом вверх по высоким ступеням. Вокруг непривычно холодно, или это его трясло от ощущения еще одного оборванного «пути к бегству».

— Проходи и стирай со своего лица это страдальческое выражение — это омерзительно. И я рад, что мне не придется сегодня наблюдать это. Мейсон, приготовь успокоительное и отнеси в его комнату.

— А вы, мистер Шервуд?

— Мне нужно отлучиться. Я вернусь утром.

Кэссиди смерил супруга коротким взглядом и, не дожидаясь окончания этого разговора, направился вперед по коридору. Задерживаться в его обществе даже на мгновение невыносимо. Этот ублюдок смотрел равнодушно и издевался, когда он умолял его о помощи! И как только можно было принять его слова за подобие защиты? Как можно быть поверить, что ему хоть на какую-то жалкую долю может стать не все равно?