Глубже, резче, словно с каждым движением его злость нарастала, и, вместе с брезгливостью, Кэссиди становилось не по себе. Он давился, не в силах скрыть слёзы в уголках глаз, когда Шервуд с каждым новым рывком за волосы насаживал его на себя, намеренно делая больно, доводя до грани. Выдерживать это становилось почти невозможно, и с тем, как большой член альфы ударил в горло, он отчаянно упёрся ладонями в бедра Шервуда, стремясь оттолкнуть.
— Тебе, значит, не нравится? — в следующий момент он приглушённо вскрикнул от резкого удара по руке. — Хочешь, чтобы всё было по-твоему, а выполнять свои прямые обязанности ты отказываешься? Соси, дрянь.
Стало ли это наибольшим унижением из всех, что довелось испытать в этом доме, Кэссиди не знал. Но за всё это время ему ещё не приходилось чувствовать член этого человека в себе, не приходилось напрямую исполнять свой «супружеский долг». Он зажмурился, из последних сил сдерживая слезы, чувствуя, что с каждым раздражённым быстрым толчком в свой рот, его тошнит и дышать всё труднее.
— Трахать тебя — то же самое что заниматься сексом с куском дерева, — сверху послышался недовольный голос Шервуда, и щёку обожгла пощёчина.
Кэссиди не успел закрыться и не упал от сильного удара лишь потому, что альфа удержал его за волосы, резко задирая голову вверх.
— Мне больно! Прекрати! — вскрикнул он, рванувшись в сторону.
Джеральд отшвырнул его на пол, как нечто мерзкое, глядя сверху вниз с нескрываемым раздражением.
— Ты хуже всех, кто бывал в этой комнате.
— Так отпусти меня! Найди того, кто будет скакать перед тобой на задних лапках!
— Твоего мнения я не спрашивал. Встань, — и, не дожидаясь, пока супруг выполнит его требование, Шервуд рывком заставил его подняться, стискивая в пальцах подбородок. — Даже самую последнюю шавку можно выдрессировать. И ты — не исключение. Я возьму то, что мне причитается, хочешь ты того или нет. В прошлый раз тебе удалось отвертеться, но сейчас этот номер не пройдёт.
Кэссиди на мгновение столкнулся с разозлёнными серыми глазами, а в следующий момент Джеральд швырнул его на постель, быстро и грубо сдирая одежду. Это походило на кошмарный сон, из которого не выбраться. Он слышал свои испуганные крики, пытался отбиться, вырваться — бесполезно. Как и просить, как надеяться, что кто-то остановит его.
— Смеешь страдать по своему недоумку-дружку у меня на глазах, развлекаться с моим братом, а потом делать недовольное лицо, когда твой муж требует от тебя исполнения долга! Наглый своенравный щенок! Я научу тебя покорности, ты раз и навсегда выучишь, где твоё место, — его слова отдавались злобным шипением, и с каждым из них становилось всё страшнее. Кэссиди зажмурился, когда Шервуд, стискивая его запястья, разорвал на нём чёрную рубашку. — Не смей отворачиваться, когда я обращаюсь к тебе! — новая пощёчина вызвала вскрик, и он вжался лицом в подушку ещё сильнее. — Продолжаешь упрямиться. И как, часто тебе это помогает?
— Пожалуйста, остановись! — Кэссиди по-прежнему не открывал глаз, прерывисто тяжело дыша.
На мгновение показалось, что пальцы Шервуда, сдавливающие его руки, расслабились. И действительно: одна ладонь мужчины, словно изучая, прошлась по ушибленной щеке омеги, к губам и подбородку.
— Не надо… хватит…
— Ах да. Как я мог забыть? Ты всё думаешь об этом нищем сопляке? Хотел бы, чтобы это он натягивал тебя на свой член? Забудь. Тебе это не светит никогда. Ты только моя собственность.
— Вы все забыли спросить моего согласия. Вы можете решить всё, продать, купить или вовсе лишить жизни, но с какой стати вы возомнили, что тот, кого вы делаете своей вещью, будет смиренно принимать эту участь? — Кэссиди заставил себя открыть глаза, смотря в серые снизу вверх, надеясь, что его голос не дрожит слишком откровенно.
Рука Джеральда замерла, а затем он небрежно оттолкнул от себя лицо омеги.
— Вещью. Что ж. Да, пожалуй, большего ты не стоишь.
О первом разе говорят, как о чём-то сокровенном и, непременно, чувственном и сладком. Это Кэссиди слышал с детства. Только у него, как всегда, всё шло не так. Можно ли назвать «первым разом» ту ночь, когда альфа избил его и изнасиловал вибратором до потери сознания? Или когда приходил в холодную комнату, завязав глаза и заставив кончить в своих руках? Возможно, да, но… оба раза Шервуд вызывал ощущения в нём, болезненные, постыдные или страстные, однако, не использовал его тело для собственного удовлетворения. До сегодняшнего дня.
От страха он смутно помнил, как Шервуд сорвал с него брюки, а ремень оказался в пальцах мужчины.
— Ещё одно слово, гаденыш, и я придушу тебя, — и прежде, чем Кэссиди отреагировал, тонкая кожаная полоска обвилась вокруг шеи. — Смотришься, как настоящая блядь, — усмехнулся альфа, затянув ремень до сдавленного стона мальчика.
Попытка сжать колени провалилась с тем, как Шервуд грубо раздвинул его ноги, вжимая в постель. Кажется, он снова пытался кричать, рвануться в сторону. Нет, на этот раз не будет спасительного будильника, а сам альфа вовсе не намерен добиться от него чего-либо. Он намерен брать. Он зол и возбуждён, и его ничего не остановит. Будто бы он перестал отдавать себе отчёт, и оттого ещё более страшно.
Джеральд не тратился ни на подготовку, ни на то, чтобы раздеться. Кэссиди слышал свой хриплый болезненный крик, отдавшийся в ушах, когда Шервуд одним сильным глубоким движением вошёл в него, стискивая бедра до синяков. Чтобы не дёргался. Чтобы исполнял свою эту чёртову обязанность, несмотря на слезы и неконтролируемые крики боли. Это не может приносить удовольствия, это всё ложь!
— Заткнись. Хватит вопить, как будто тебе это не нравится, шлюха! — от нового удара по лицу в носу защипало, и Кэссиди не сдержал слёз от унижения и обиды.
— Мне больно! Остановись! Хватит!
Полоска кожи затянулась на шее, так, что Кэссиди в испуге лишь беззвучно пытался схватить губами воздух, расширенными затуманенными глазами смотря на мужчину, который двигался в нём сильными ритмичными движениями. Его член входил полностью, и бедра всякий раз врезались в ягодицы, всё быстрее и быстрее, так, что в какой-то момент казалось, сознание уже расплывается от беспрерывной боли, которую альфа просто вбивал в его тело.
Только вот на этот раз спасительная темнота не приходила. Он чувствовал каждый грубый толчок, не мог отвести взгляда от злых серых глаз, не веря, что это вовсе закончится.
— Не дай бог, я узнаю, что ты уже подставлял свою мокрую дырку кому-то до меня. Как насчёт Алана? А, может, был ещё кто-то?
Кэссиди отрицательно замотал головой, потянувшись пальцами к сдавливающему шею ремню, пытаясь ослабить его. Но Шервуд, дёрнув за край, затянул сильнее, рывком вжимая запястья омеги в простынь и с новым толчком хрипло и протяжно застонал. Значит, всё? Наверное, он бы всё-таки отключился, если бы не раздавшийся сверху жёсткий и по-прежнему раздражённый голос:
— Убирайся.
Обычно альфы ставят метку омегам, которых считают своими. Как правило, во время первого секса. В браке — само собой разумеется. Однако, Шервуд этого не сделал. И, кроме следа от ремня, синяков и царапин, на теле Кэссиди не осталось ничего. Что это значит, он оценить не мог. Ему и без метки супруга не терпелось отмыться от той грязи, в которую тот его окунул.
Включить душ на полную, почти обжигающе, чтобы согреться, и за шумом воды спрятаться. Он долго сидел под сильными струями, стараясь унять дрожь и слёзы. Тело омерзительно болело и вызывало отвращение одним тем фактом, что источало этот пошлый постыдный запах. Сам Кэссиди его не чувствовал и всячески заглушал в себе смутно знакомые ощущения. Как месяц с лишним назад — жарко, мысли путаются, и любое прикосновение к телу отдаётся слишком сильно, неправильно.
Он не помнил, сколько времени провёл на полу душевой, не находя в себе сил встать. А, когда всё же вышел в комнату, его будто всё это время ожидал дворецкий. Вот уж кого он хотел видеть здесь в последнюю очередь!
