— Говоришь, что не будешь слушаться меня. Как смело. Но ты прав: я сильнее, и мне ничего не стоит заставить тебя. Потому что твоё тело не создано для неповиновения. Сама природа распорядилась так, что ты не можешь сопротивляться. Вы, омеги, всего лишь смазливые подстилки, не годящиеся ни для чего большего. Неужели ты всё ещё смеешь надеяться, что это не так? — его ладонь собственнически сжала бедро мальчишки, не давая вырываться.
— Не так! Я не хочу… отпусти меня…! — Кэссиди рванулся из его рук, чувствуя, как прикосновения обжигают даже сквозь тонкую ткань джинсов.
— Не хочешь. Кажется, я достаточно чётко высказался о твоих желаниях? — Джеральд с силой потянул его за волосы назад, заставляя до боли в шее запрокинуть голову. — Ты лишил меня первой брачной ночи, дрянь, и продолжаешь выпендриваться, хотя тебе стоит быть благодарным за оказанное снисхождение.
Кэссиди охватил новый приступ паники, когда альфа резко задрал его толстовку, дёргая джинсы с бёдер так, что пуговица отлетела в сторону. Он быстро окинул взглядом стол, пытаясь найти что-нибудь спасительное, вроде злосчастного будильника, но Джеральд тут же, до жалобного вскрика, заломил его руку.
— Даже не думай, — прошипел он в самое ухо, за волосы еще сильнее оттягивая его голову. — Я отучу тебя от этих омерзительных замашек, сучонок.
Кэссиди застонал от ощущения, будто заведённую за спину руку он сейчас выломает, заодно с шеей, которую заставил выгнуть в неестественной позе. Ему никогда не приходилось вступать в физическое противостояние, кроме пары детских разборок, и сейчас он совершенно не знал, как себя вести, как защищаться и что делать.
— Ты пожалеешь об этом, подонок! Прекрати! Мне больно!
— Мой отец говорил, омеги гораздо менее чувствительны к боли, чем кажется. Так что закрой свой рот, пока я не занял его чем-то другим. Ты же не думал, что я не трону тебя?
— Отпусти! Ну, пожалуйста, отпусти! — от его рук, сдирающих одежду, лапающих обнажённую кожу, трясло, и Кэссиди с ужасом осознавал, что ему никак не вырваться, и никто не поможет.
То же чувство безысходности, как в ресторанном туалете, только теперь ещё хуже. Шервуд в своём доме, тут нет посторонних глаз и ушей, и находятся они не в тесной сомнительной кабинке, где альфа мог хотя бы побрезговать. Кэссиди стало страшно до плохо сдерживаемых криков и попыток освободиться, несмотря на то, как мужчина грубо и сильно впечатывал его в стол.
В какой-то момент над ухом послышалась усмешка, и Джеральд резко отпустил его, позволяя упасть на стол.
— Ты задолжал мне ещё кое-что, милый, — Кэссиди со страхом и злостью обернулся на него, пытаясь привести в порядок сбившееся дыхание.
Шервуд сжал пальцами его подбородок, подтягивая к себе и заставляя смотреть в глаза.
— Поцелуй меня. Так, как сделал бы это по собственной воле. Иначе я отымею тебя прямо здесь, и, поверь, меня ничто не остановит.
— Я не…!
— Подумай, Кэсси, хорошо подумай. — Джеральд сильнее сжал пальцы, второй рукой пройдясь по полуголому бедру мальчишки и забираясь под ткань его боксёров.
Кэссиди медлил, и с каждой секундой промедления эти обжигающие сильные пальцы всё настойчивее и откровеннее изучали его. Он зажмурился, подавшись вперёд через силу и заставляя себя коснуться пахнущих вином губ Шервуда. От одного этого прикосновения хотелось зажать собственный рот ладонью, отмыть и вытереть до того, чтобы саднило кожу. В ответ раздался короткий смешок.
— И это, по-твоему, поцелуй? Ты неубедителен. Попробуй ещё. Или ты столь ненавязчиво предлагаешь мне продолжить?
Ладонь Джеральда легла на его ягодицу, сжимая, сначала дразняще, затем всё сильнее, пока стальные серые глаза не отпускали испуганный взгляд бирюзовых.
Ещё раз. Это походило на пытку. Впрочем, ею и являлось. Кэссиди видел в глазах супруга удовольствие. Не физическое, моральное. Он словно играл с ним, на его натянутых эмоциях, как кошка с бабочкой, то приотпуская, то вновь ломая крылья когтистой лапой.
— Я жду, милый. Выбирай: один, полный любви, поцелуй, или грязный секс, как все вы, течные сучки, любите.
В жизни Кэссиди это было всего один раз. Неделю назад, на дне рождения Энди. А, кажется, будто в прошлой жизни. Он помнил, как прикосновения Алана вызывали толпу мурашек по всему телу, как жарко становилось внизу живота, от его страсти и, в то же время, нежности. В том поцелуе он готов был остаться так долго, как только возможно. И сейчас Шервуд требовал от него повторить. Изобразить то, чему противилось всё его сознание, а тело сковывало.
Кэссиди положил ладони на плечи мужа, вспоминая, как делал это в тот вечер. Просто закрыть глаза и представить, что это Алан, а не человек, от которого он готов бежать на край света. Целовать, мягко сминая его губы, приоткрывая свои навстречу, позволить языку проникнуть между. От этого ощущения словно ударило током. Нет, всё не так! Он не целовал, он брал, как полноправный хозяин, подавляя в каждом движении. Его губы были жёсткими, а движения властными до неприятной дрожи.
— Вот так. Сладко и нежно, Кэсси, — наконец, позволив разорвать поцелуй, произнёс Джеральд.
И в следующее мгновение щёку мальчика обожгла сильная пощёчина, от которой он едва удержал равновесие.
— Где ты этому научился, блядь? Сосался со своими безмозглыми друзьями? Со всеми или только с половиной?
— Да как ты смеешь!.. — растерянно прошептал Кэссиди, закрывая горящую щёку ладонью и пятясь назад.
— Надеюсь, ты хотя бы невинен. Пошёл вон!
Комментарий к 8. Убеди меня
В моей жизни заканчивается неделя свободного времени. В связи с чем хочу спросить: лучше более короткие главы, но почаще, или более длинные, но чуть реже?
========== 9. Ты только мой ==========
Предстоящий званый ужин в честь бракосочетания вызывал у Кэссиди раздражение и усталость. Неужели этого спектакля в ресторане было мало? Кому ещё Шервуд хочет продемонстрировать своё новое приобретение?
Кэссиди провёл остаток дня в выделенной ему комнате, лёжа на постели и глядя в потолок. Силы не спешили восстанавливаться, а страх — отступать. Щека мерзко ныла от той затрещины, что отвесил ему Джеральд. Тогда он вылетел из столовой пулей, спотыкаясь по пути в комнату, лихорадочно вспоминая, где она, и захлопывая дверь, в надежде, что никто не войдёт.
Гадко и совершенно по-детски обидно. Этот ублюдок сам заставил его унижаться, целовать его, делать это по-настоящему. Он почти не умел, ведь тогда, с Аланом, это был порыв. А теперь Шервуд бил его по лицу, называя блядью за исполнение своего же приказа. Мальчик со злостью смахнул с небольшого столика идиотскую старомодную вазу и статуэтку, отчего те разлетелись по полу множеством осколков. И в то мгновение пришёл некий ступор. Холодный и лишающий возможности двигаться. Эта комната… кому она принадлежала раньше? Может, тем двум мальчишкам, по очереди? Строгая, чуть мрачная, слишком большая, неправильной формы с парой тёмных углублений, в которые Кэссиди отчего-то не горел желанием заходить.
Нужно выбираться отсюда! Ведь не останется же он здесь на всю жизнь! При одной этой мысли пробрало до дрожи. Надо лишь придумать, как. Но мысли не шли, пока он уже несколько часов почти неподвижно лежал, смотря вверх. А затем Августин в свойственной ему, подчёркнуто-вежливой, манере сообщил, что пора спускаться к ужину.
— Все ждут только вас, а вы, кажется, даже не подумали начать готовиться.
— Я готовлюсь морально.
Мерзкое сборище, в котором не было никакого желания участвовать. Но и возможности отказаться новоиспечённый супруг ему так же не оставил. Кэссиди заставил себя встать и надеть более презентабельную одежду. Отражение в зеркале оставалось бледным, а скула, что едва начала бледнеть, снова требовала маскировки.
— Ублюдок, — прошептал мальчик, коснувшись красного следа пощёчины и поморщившись от неприятных ощущений.
Пора идти. Снизу, из огромной полукруглой гостиной, уже доносятся незнакомые голоса, и слышится возня. Кэссиди никогда не смущался от обращённых на себя взглядов, не боялся новых людей. Но это другое. Это всё — словно вовсе не его жизнь. А в этой хочется спрятаться, забившись в дальний угол, если уж врезать по всем этим холёным наглым рожам не получается.
