— Я постараюсь найти себе какую-нибудь работу, чтобы за неё платили. Попрошу того нотариуса, может быть, он мне в этом поможет. А ещё — помнишь? — тлатокапили Тототль сказал, что двое его разведчиков из Тепица решили остаться в Мехико. У них, должно быть, уже есть кров, и, возможно, они согласятся разделить его с бывшим соседом.
— Да, — кивнул Миксцин. — Я помню. Тототль назвал мне их имена. Недтлин и его жена Ситлали. Ну что ж, если ты сможешь найти их...
— Значит, ты разрешаешь мне остаться?
— Но, Тенамакстли, — попыталась возразить моя мать. — А что, если тебе придётся принять образ жизни и обычаи белых людей?
— Маловероятно, тене, — хмыкнул я. — Мне здесь предстоит уподобиться червяку, выедающему изнутри плод койакапули. Он может изгрызть весь плод, но сам во фрукт не превратится.
Мы осведомились у прохожих, где тут можно переночевать, и один из них направил нас к Дому Почтека: там обычно встречались, заключали сделки и складировали товары странствующие торговцы. Однако у дверей нас встретил управляющий, который заявил хоть и извиняющимся тоном, но твёрдо:
— Мне очень жаль, но помещения здесь предназначены только для почтека. Каковыми вы, судя по полному отсутствию тюков, узлов и вообще какой-либо поклажи, отнюдь не являетесь.
— Неужели у вас не найдётся места, чтобы переночевать трём путникам? — проворчал дядя Миксцин.
— Дело в том, — пояснил управляющий, — что это в прежние времена Дом Почтека размерами и великолепием не уступал многим дворцам. Увы, во время осады города старое здание, подобно многим другим, было полностью разрушено, а то, что построили взамен, не идёт с ним ни в какое сравнение. Там нет комнат для путников.
— Но где же, в таком случае, в этом столь гостеприимном городе может найти приют странник, не имеющий здесь ни друзей, ни знакомых?
— Есть специальные заведения, которые белые люди называют meson — странноприимные дома. Они для того и существуют, чтобы предоставлять кров и ночлег странникам, особенно неимущим. Вон там, — он указал направление, — находится странноприимный дом Сан-Хосе.
— Опять какой-то из их мелких божков! — процедил сквозь зубы мой дядюшка, но мы двинулись, куда было указано.
Странноприимный дом оказался довольно большим глинобитным строением, примыкавшим к ещё более внушительному зданию, именовавшемуся коллегиумом Сан-Хосе. Позднее я узнал, что слово «коллегиум» по значению во многом схоже с нашим «калмекактин». И то и другое означает школу, где уже получившие начальные познания ученики продолжают обучение под руководством жрецов. Правда, в коллегиуме жрецы христианские.
Странноприимный дом, так же, как и коллегиум, находился в ведении людей, которых мы поначалу приняли за христианских жрецов, именуемых священниками. Но возле дома уже собирался народ, и нам пояснили, что здешние хозяева называются монахами, или братьями, и это вроде как низшая степень христианского жречества. Мы прибыли примерно на закате солнца, как раз когда некоторые из братьев раскладывали горячую еду из огромных чанов по плошкам выстроившихся в очередь за пропитанием людей. Одежда большинства из них, в отличие от нашей, не была покрыта дорожной пылью, то есть они являлись местными, городскими жителями, но, судя по лохмотьям, вконец обнищавшими, голодными и бездомными оборванцами. Никто из них даже не пытался предложить монахам за пищу какую-либо плату, да и сами монахи, похоже, никакой платы не ожидали.
В данных обстоятельствах было бы вполне логично предположить, что бесплатная, раздаваемая в благотворительных целях пища окажется какой-нибудь дешёвой, безвкусной, но позволяющей набить желудок жидкой кашей вроде атоли. Однако, как это ни удивительно, наши плошки наполнили густым, наваристым, вкусным утиным супом. Кроме того, каждому из нас вручили ещё и какой-то тёплый кругляш с коричневой корочкой. Что с этим делать, мы не знали, но, посмотрев на других, увидели, что они откусывают кусочки или, отломив корочку, подчищают остатки супа, точь-в-точь как мы это делали с помощью своих лепёшек тласкалтин — тоже круглых, но тонких и плоских.
— Наши тласкалтин из маисовой муки испанцы называют тортильи, — пояснил сухопарый человек, стоявший в очереди рядом с нами. — А этот свой хлеб — болильо. Его пекут из травы, именуемой пшеницей, которую белые предпочитают маису и которую выращивают в таких местах, где маис не растёт.
— Из какой бы травы его ни пекли, — робко промолвила моя мать, — а хлеб вкусный.
Робость её оказалась вполне оправданной, ибо дядя Миксцин тут же весьма резко заявил:
— Вот что, сестра Куикани, я запрещаю тебе хвалить всё, что имеет хоть какое-то отношение к этим белым людям!
Худощавый малый из очереди представился, — его звали Почотль, устроился рядом с нами и охотно принялся просвещать нас дальше.
— Должно быть, в Старой Испании, или как там называется их страна, уток мало и они мелкие да костлявые, потому что здесь, у нас, испанцы в огромных количествах пожирают утятину, предпочитая её всем другим сортам мяса. Благо птиц на озере уйма, а белые люди придумали необычный, но очень действенный способ охоты...
Он помолчал и поднял руку.
— Вот. Вы слышали? В сумерки птицы стаями слетаются к воде, и испанцы каждый вечер убивают их сотнями.
Мы и вправду услышали доносившиеся с востока звуки, похожие на громовые раскаты.
— Вот почему, — продолжил Почотль, — утиное мясо имеется у них в таком изобилии, что им можно даже бесплатно кормить нищих. Я-то, конечно, предпочёл бы мясо свиньи, но оно мне не по средствам.
— Мы трое не нищие, — сердито проворчал дядя Миксцин.
— Никто и не говорит, что нищие. Но ведь вы, как я понимаю, здесь впервые. Ну так и оставайтесь некоторое время, пока не присмотрелись и не поняли, что тут к чему.
— А что это за «свинья»? — осведомился я. — Никогда раньше не слышал такого слова.
— Животное. Испанцы привезли его из своей страны и теперь вовсю здесь разводят. Вообще-то оно похоже на нашего лесного вепря, только домашнее, больше по размерам и гораздо жирнее. Его мясо, которое они называют «свинина», такое же нежное и вкусное, как вырезка из человеческих ягодиц.
Мы с матерью поморщились, но Почотль не обратил на это внимания. На самом деле сходство свинины и человеческого мяса так велико, что некоторые полагают, будто белые люди и их свиньи состоят в столь близком родстве, что размножаются, скрещиваясь друг с другом.
Так вот, пока мы так беседовали, братья жестами велели нам выйти из просторной трапезной и подняться по лестнице в спальные помещения. Впервые на моей памяти мне предстояло лечь спать, не попарившись, не искупавшись и даже не ополоснувшись на ночь.
Наверху находились две большие комнаты: одна для мужчин, другая для женщин. Так что мы с дядей направились в одну сторону, а моя мать, весьма расстроенная вынужденной разлукой, в другую.
— Хочется верить, что поутру мы увидим Куикани живой и здоровой, — пробормотал вполголоса Миксцин. — Айа, хочется верить, что мы её вообще увидим. Не исключено, что у этих белых жрецов имеется правило, согласно которому, угостив женщину мясом, они получают право её использовать.
— Но ведь там кормили женщин помоложе и соблазнительнее, чем тене, — заметил я, желая его успокоить.
— Кто знает, какие вкусы у этих чужестранцев, если они, по словам того человека, совокупляются со свиньями? Относительно испанцев лично я бы не поручился ни в чём.
В спальне к нам снова присоседился Почотль — он был малым столь костлявым, что вполне оправдывал своё имя, Суковатое Дерево. Устроившись на соломенном тюфяке рядом с моим, Почотль продолжил просвещать нас насчёт города Мехико и его испанских хозяев.
— В прежние времена Теночтитлан представлял собой остров, окружённый со всех сторон водами озера Тескоко. Но нынче озеро обмелело и уменьшилось настолько, что от города до его берега не больше одного долгого прогона — да и то лишь, чтобы сохранившиеся каналы могли пропускать грузовые акалтин, которые соединяют город с материком. В былые времена лодочники пересекали широкое пространство чистейшей воды, теперь же, вы сами видели, воды там чуть-чуть, всё больше тина да болотная трава. Раньше другие озёра были соединены с озером Текскоко и между собой в единое целое. По сути, это и было одно огромное озеро, состоявшее из нескольких частей. Можно было сесть в акали и грести от острова Сумпанго на севере к цветочным садам Шочимилько на юге, примерно двадцать долгих прогонов, — или двадцать лиг, как сказали бы испанцы. Теперь, чтобы проделать тот же путь, придётся тащиться по бесконечным болотам, которые пролегли между этими сильно уменьшившимися в размерах озёрами. Некоторые говорят, будто вся причина в деревьях.
