Как говорится, мне везёт. Ведь даже на финале никто не рассматривает меня как серьёзного соперника. Я рукой заслоняю его торс, за что меня и награждают кровавой раной.

И вы спросите, ну и почему?

Будем честны, сама я с Эвердин не справлюсь, если только сам президент Сноу не соизволит её уложить. Но Катон даже будучи в обессиленном состоянии сможет её обезвредить. Потому я готова проиграть в данном сражении, чтобы не проиграть целую войну. Я верю в Катона, и в то, что он меня не подведет.

Он, взобравшись на поверхность, резким движением тянет меня в рог. И в последнюю секунду мне удаётся с трудом вцепиться за поверхность с оставшейся здоровой рукой. Поднявшись, пытаюсь отдышаться. Пока я корчусь от судорог, напарник лихорадочно хватает воздух ртом. Нет сил, даже перекинуться парой фраз, ведь для этого слишком долго бежали.

И в попытке обрести недостающий кислород, мы допускаем классическую ошибку всех профи — упускаем противника из виду. Победители нашего дистрикта назвали бы нас клиническими идиотами, как-никак так и есть.

Эвердин целится в нас. И сомневаясь в догадках, кого бы пристрелить первым переводит стрелу с меня на Катона. С Катона на меня. Играет, что ли? Эта ситуация столь комична, что глупая улыбка сама по себе расплывается на измождённом лице.

Ножи мои в потайном кармане, незаметно не достать. А копье Катон бросил по дороге, потому что он тормозил бегство. Режущий кинжал не долетит, даже если кинешь его со всей силой. Неужели это конец?

Потому мы и так стоим, пока землю не встряхивает знатно. Рог Изобилия начинает крутиться. Упав на колени, хватаюсь за выступ, пока Рог не превращается в подобие горки, которое пытается стряхнуть с себя все живое.

Не повезло Эвердин, которая вместо того, чтобы отпустить лук и схватиться за выступ, не разжимает руки и падает прямиком в руки переродков. Слышен единственный душераздирающий крик и мучения её окончены. Тоскливо гремит пушка и потенциального победителя уже нет. А ведь она могла бы, если была бы расторопнее. Но беда в том, что она пощадила нас. И тянула время.

А Катон, следом не удержавшись на выступе, который ломается от его значительного веса, катится на землю. На отчаявшегося парня кидаются переродки, а он, перекатившись кубарем успевает прежде достать свой кинжал.

Но что кинжал против переродков? Ведь за один миг огромный волк с бурой шерстью прокусывает ему бедро. Это напоминает мне сражение между Катоном и Цепом. Цеп, Цеп. Вот он на кого похож. Напряжение растёт и мне кажется, что разряд тока неистово рвёт грудь. Но сдерживаю крик, потому что нельзя. Катон должен держаться до конца, а таким поступком я могу ввергнуть его в преждевременное отчаяние.

Но страшнее этих переродков, призраки прошлого. Пока я висела на перекладине, мне приходили они. Эвелин с раздробленным лицом и пустыми глазницами. Рейчел, беспрерывно кашляющая кровью. Их прожигающий взгляд пробирал до дрожи, что просто хотелось разомкнуть руки. Упасть вниз и пасть вместе с напарником. Но меня удерживало вид его страданий, вряд ли бы я бы смогла перенести все это достоинством.

Почему же они его мучают? Почему они меня мучают? Его пронзительные вскрики полные боли и отчаяния. И безудержный смех при свете луны, доносящийся сверху сводило с ума. А смеялась эта гадкая Шарлотт.

— Из-за твоей трусости и он погибает. А ведь ты в курсе, что он и Марвел убили Лилиан лишь ради тебя? А ведь и мне пришлось уйти, чтобы ты жила. Тебе напомнить?

Посиневшее лицо, следы ногтей на шее, кровоподтёки украшали тело моего близнеца. Оглянув меня хитрым прищуром, она со слащавой нежностью проговаривает:

— Жаль, сила не может атаковать своего носителя. А то бы и, не задумываясь, придушила бы тебя. Как ты это сделала со мной. Помнишь?

Дело в том, что я не помню. Но этот нескончаемый и унизительный страх, постоянный холод и умирающий напарник пытают похлеще воспоминаний и мира теней вместе взятых.

Руки слабели, а кровь из раны не спеша стекалась в плечи, а лицо мёрзло. Вой унылого ветра и переродки не давали забыться. Мне что-то говорили, но я постепенно забывала, кем была и как попала в это чистилище.

Кружилась голова, задыхалось тело, а парень все не умирал. Ну, когда, когда же? Он-то ни в чем не виноват. Убейте его быстрее.

И вот он молчит. Катон больше не кричит, а лишь жалобно стонет. Переродки глянув на него прощальным взглядом, торжественно воют и отступают обратно в дебри.

Не в силах больше сопротивляться разжимаю пальцы. И ничком падаю в мягкий грунт. Переворачиваюсь и гляжу на небо. Вчерашнее небо беспросветности теперь утопает в нежнейших оттенках мяты и калины. Облака, подгоняемые ветром, так и дарят надежду, что день приходящий унесёт все тревоги. Но я его отвергаю, ведь день не будет иным. Он начнётся со смертью Катона.

Встаю. И медленно бреду до умирающего напарника. На нем нет ни одного живого места. Весь окровавленный. Могу ли я его просто не описывать? Алая кровь, дыра в черепе, слабость, слезы злости, снег пропитавшийся кровью и руки в несмываемой саже. Это самое бледное описание того, что там и творилось. А если раз кровь была алой, то это означало конец. Артериальное кровотечение ничем не перекроешь, не скроешь повязкой. Здесь был всего лишь один исход — смерть.

Я не стала его утешать или просить прощения. Произошло то, что должно было и случится. Не буду врать о том, что все наладится. Держать за руку и разговаривать. А просто тихо добью. Вот оно и будет истинным милосердием, которое я могу и даровать ему в конце.

Подбираю грязный нож все ещё сияющий в лучах рассветного солнца и, взглянув в эти стальные глаза, произношу самые неприятнейшие слова в своей жизни:

— Страдания должны быть окончены. Я понимаю тебя, Катон.

Ни «мне очень жаль, что так получилось», ни «прости, что я не спасла тебя». А топорная констатация реальности. И всаживаю кинжал в сердце. Он обречённо испускает дух, пока я беспомощно держу оружие.

Гремит пушка, и я обратно ложусь на землю. Нет сил, чтобы даже вытащить с сердца кинжал. Издаю нервный смешок, глядя на мёртвого напарника. Катон, могущественный войн проиграл жалкой книжнице. Так глупо, нелепо, дико и бессмысленно. Хочу спрятаться от него, от зрителей, от себя. Да когда же все это закончится?

И будто услышав мои мысли, Клавдий Темплсмит громогласно объявляет:

— Дамы и господа, встречайте победительницу 74-х Голодных Игр Маргарет Реггадсон из Дистрикта-2.

Я победила. Я грохнула их всех. Несчастную ударившую меня дубинкой. Девушку, которая просто грелась. Ещё одну, которая мне доверилась. Цепа. Одного юношу своим безразличием. Да, всех укокошила. Но почему же я выжившая не чувствую облегчение и триумф, которого жаждала с первых дней игр?

Прилетают миротворцы. Хочу и их грохнуть, чтобы на минутку задержаться на арене и вернуться в прошлое. Судорожно выдыхаю, готовясь обратно вернуться в реальный мир. Я не плачу, а лишь робко улыбаюсь, как учили в детстве. Пусть думают, что я очередная бесчувственная кукла со второго. Тогда возможно меня оставят в покое.

Электроток поднимает меня, отрываясь от этой кровью залитой земли. Смогу ли я теперь жить без убийств, ведь я так привыкла разрушать? Но мне не дают додумать ответ, ведь милая медсестра несётся ко мне с уколом в руке.

Понимаю, что бессмысленно препираться. Да и стук в висках уговаривает не перечить. Кусаю губу до крови, чтобы снять наваждение. Но не получается, потому что укол берет своё. И меня обратно затаскивают в пучину страданий.

========== Реабилитация после игр и разговор среди роз. ==========

Безумие продолжалось. Не было больше физической боли, но в душе царила анархия. А реабилитация после игр включало в себя лежание на мятой больничной койке и бессмысленное разглядывание потолка, что особо и не способствовало выздоровлению.

Не могу сказать, что я была подавлена, скорее мне было все равно. Зато у меня впервые по-настоящему появилось время, чтобы все обдумать и анализировать все, что я сделала.