Только вот вместо неё приходит он. Прошло столько лет, а он все не изменился. Все те же пепельные волосы и стальные глаза. Как и обещал, убивает меня мучительно и долго. Годы мои утекают в тени ушедших трибутов. Разочарованные глаза лисёнка, исступлённая улыбка моего напарника преследовали меня в каждом сне.

Он, умерший негуманной смертью из-за меня. Глядя на него, отчаянная боль отвержения и бегства вспыхивают новой силой. А ведь он мог бы выиграть и прожить жизнь достойно, если бы не моя нерешительность.

Катон. Надёжный союзник. Неочевидный враг. А может друг, которого я не хотела замечать?

Мы просто стоим молча. Видимо, это моё наказание встречать его снова и снова. Пока я устало допиваю чай, он не сдвигается с места, оставаясь стоять около двери. Полагаю, мне никогда не прорваться через его призрак. Видимо такова и расплата, но честно, я уже вымоталась платить по счетам.

— Пришло моё время? — грустно осведомляюсь, что даже не удивляюсь собственной галлюцинаций. Но внутри я уже сломана и не собираюсь сопротивляться, ведь арена под названием жизнь так опостылела мне, что я уже жалела о победе на голодных играх. И если приходит он, неся с собой освобождение от скукоты и бесплодного однообразия, так почему бы и нет?

Дни на арене доведут тебя до такой кондиции, что ты и сама захочешь умереть.

— Видимо, нам обоим понадобилось столько лет, чтобы обрести покой, — улыбается он печальной улыбкой, словно не было всех этих лет разделявших нас.

— Помнишь, ты как-то мне на играх сказал, что я страдаю садизмом. Что ж, отвечу тебе, что все эти годы ты мучал меня похлеще, чем этот новый режим. Каждый день. Но сейчас я рада твоему приходу. Возможно, это и есть моё избавление, — хрипло вздыхаю, пытаясь отогнать ворох сплошных сожалений и невысказанных извинений, как в тот день, когда на меня напал Цеп. Но вот очередной приступ кашля, причиняющее одно страдание, и на постиранной кофте красуются вишнёвые следы.

— Что ж, это финал, Мирта. Я с нетерпением ждал того дня, когда мы встретимся. Мы пойдём туда, где обретём тишину и спокойствие, — тише добавляет он.

— Веди меня тогда. Мне больше нечего сказать этому миру, — безучастно обращаюсь я к нему, а бледные руки дрожат, сколько бы я их не согревала.

Конечно, я могла бы написать Джоанне прощальную записку, но тогда это бы породило бы множество странных слухов потому лучше оставить все как есть. Да и тем более, многим было известно, что у меня появились проблемы с сердцем. Оттого уход был лишь временем вопроса.

Что ж, ладно. Больше не увижу пропагандистские ролики, сияние серого солнца и хаос постреволюционного мира. Руины, на которое правительство не может выделить финансы. Ощущение непринадлежности к определённой группе, умирающие беседы на одну и ту же тему, уставшие миротворцы и их нервные вздохи. Деньги, пылящиеся в кошельке, которые я раздаю миротворцам на элитный алкоголь, лишь бы не мешали шляться по дистриктам просто так. Выжившая, которая не собирается сражаться. Пусть все рушится стремительно, а мне уже все равно.

Думаю, что Мэйсон хватит ума не выбрасывать мои записи и книги.

Поскольку меня здесь больше ничего и не держит, я уверенно беру его за руки. Как в тот день, когда мы убегали от переродков. А теперь ухожу прочь от этого мира навсегда, чтобы заполучить свободу и верного друга. Я не чувствую теплоту его рук и глаза застилает неприятная темнота. Но знаю, что оно того стоит. Ведь больше не будет тоски и печали.

Меня больше не будет, но теперь есть — мы.